Взрыв на рассвете. Тихий городок. Наш верх, пластун
Шрифт:
Посыльный возвратился минут через десять, вместе с ним был щупленький, юркий человечишко лет пятидесяти. Вытянутое лисье личико, редкая бороденка, бесцветные глазки… Не первой свежести белый халат, в руке саквояж из толстой кожи.
— Юлий Остапович, — обратился к нему дежурный, — будьте ласка, займитесь им, — указал он на Шершня. — Говорит, что припадочный, укола просит. А может, придуривается.
— Сейчас все узнаем, — писклявым голосом проговорил фельдшер, опускаясь возле пациента на корточки и беря его за запястье. — Ого, как пульс бьется. На что пан
— Голова болит, живот режет и распирает. Тошнит — мочи нет, — скривившись, ответил тот. — И припадки с младенчества… Помогите, доктор. Век не забуду.
Фельдшер заставил Шершня показать кончик языка, заглянул ему в рот, измерил температуру. После всего этого сокрушенно покачал головой и торжественно изрек:
— Необходимо серьезно лечиться. В стационаре… Я могу помочь только одним — сделать укол.
Он раскрыл саквояж, достал шприц, ампулу. К фельдшеру приблизился дежурный. Расстегнул кобуру пистолета, положил ладонь на его рукоять.
— Осторожней с ним, Юлий Остапович, — предупредил он. — Бандит это, лесовик. А они народ отчаянный. Схватит ножницы — и по горлу… себя или вас.
Пока фельдшер делал укол, дежурный не спускал с Шершня глаз. Это было совсем некстати: напрочь летел вариант, согласно которому фельдшер должен был передать Шершню оружие во время его осмотра или при оказании помощи. Значит, оставался другой вариант, более сложный и потому рискованный.
Юлий Остапович убрал шприц в саквояж, достал оттуда бумажный пакетик с каким–то порошком. Попросил одного из караульных принести стакан воды и велел пациенту выпить порошок.
— Это слабительное, — объяснил он. — Наверное, съели что–нибудь несвежее или ядовитое. Плохие грибы, к примеру… Пустяки, сбегаете несколько раз по нужде — и все будет в порядке.
Фельдшер щелкнул замком саквояжа, поднялся с корточек, глянул на дежурного.
— Я сделал все, что в моих силах. Припадок не повторится. Верно, больной принял слабительное и ему придется… сами понимаете. Начнется это примерно через полчаса. Ничего, нужник у вас под боком, так что это не проблема.
— Пускай сидит там хоть всю ночь, — ухмыльнулся дежурный. — Лишь бы к утру был на ногах.
Шершень понимал, что слова фельдшера адресованы ему. «Нужник у вас под боком…» Значит, оружие будет оставлено там. «Примерно через полчаса…» Тоже ясно: столько времени необходимо Юлию Остаповичу, чтобы раздобыть лошадей и организовать огневое прикрытие для бегства своего начальника.
Когда фельдшер, простившись, покинул помещение, Шершень немного постонал и затих. Но вот большие часы в деревянном футляре, висящие над столом дежурного, показали, что с момента ухода Юлия Остаповича прошло полчаса. Пора!
Шершень протяжно взвыл, схватился руками за низ живота. Вначале какое–то время сидел на полу, затем вскочил на ноги.
— Началось? — с любопытством спросил дежурный и посмотрел на часы. — Как раз через полчаса. Все, как говорил лекарь. — Он перевел взгляд на караульных. — В нужник его. Иначе он туточки дух устроит…
Один из хлопцев ткнул Шершня стволом автомата в бок, указал на дверь.
— Топай. Да поживей.
Согнувшись и держась руками за живот, эсбист засеменил к выходу из помещения, оба караульных с автоматами навскидку последовали за ним.
— Не спускать с него глаз, — раздался вдогонку голос дежурного. — Один пускай сторожит у двери нужника, а другой ходит вокруг. В случае чего — строчите по ногам.
Очутившись в туалете, Шершень торопливо забегал глазами по сторонам. Итак, где может быть пистолет? У самой земли в узкой щели между двумя отошедшими друг от друга досками? Пусто… В темном отверстии под крышей, где одно из бревен чуть скособочилось влево и отошло от потолочного перекрытия? Тоже ничего нет… На нешироком деревянном уступе–карнизике, служащем основанием для квадратного затянутого паутиной оконца? Наконец–то угадал!
Он подбросил на ладони небольшой дамский браунинг с отделанной перламутром рукоятью, быстро осмотрел его. Н–да, не боевое оружие, а театральная хлопушка, но… дареному коню в зубы не смотрят. Ничего, стрелять первым будет он и притом в упор.
Когда конвоир, ходивший вокруг нужника, оказался рядом со своим напарником, топтавшимся у двери, Шершень ударом ноги распахнул дверь и выпрыгнул наружу. Первый выстрел он сделал в лицо комитетчику, стоявшему у двери, два следующих — в спину его товарища, собравшегося завернуть за угол нужника. Как ни заманчиво было завладеть оружием убитых, обстановка диктовала другое: часовые у крыльца уже срывали с плеч винтовки, а до леса, где Шершень мог найти спасение, было никак не меньше двухсот — двухсот пятидесяти метров. И петляя из стороны в сторону как испуганный заяц, он что есть сил припустил к опушке.
Шершень успел пробежать всего несколько шагов, как сзади затрещали винтовочные выстрелы, пули взвизгнули над головой. Это являлось грозным предупреждением, и он сразу повалился в траву. Работая локтями, отполз подальше от места падения, осторожно приподнял голову, оглянулся. Один из часовых продолжал стоять у крыльца, зато второй находился на полпути к нужнику. А со стороны заднего двора на звуки стрельбы уже спешили еще несколько вооруженных комитетчиков во главе с Горобцом.
Но тут из леса длинными очередями зачастил МГ, ему вторили два шмайссера. Бежавший за Шершнем часовой юркнул за нужник, комитетчики залегли и открыли ответную стрельбу по лесу. Воспользовавшись этим, Шершень быстро пополз к опушке.
В кустах за пулеметом он увидел Юлия Остаповича, справа и слева от него вели огонь из автоматов два незнакомых Шершню хлопца в селянской одежде. Еще один виднелся дальше за деревьями с парой лошадей
— Уходишь со мной! — крикнул Шершень на бегу фельдшеру. — В селе тебе делать больше нечего.
Подбежав к лошадям, он вырвал у парня поводья, раздраженно бросил:
— Чего стоишь? К пулемету! А поскачем — уводите погоню в другую сторону.
Шершень вскочил в седло, и тут пуля ударила его в плечо. Выругавшись и не дожидаясь Юлия Остаповича, погнал коня в лес.