Взрыв
Шрифт:
Окно высоко. Василий подтянулся, заглянул внутрь — и обмер!..
В вагоне в кружок стояло человек двенадцать, и хоть все одеты кто в чем — кто в солдатской шинелишке, кто в чертовой коже, кто в потертом пальто, — но сразу понял Василий: офицерьё! И посреди кружка — тот, со станции, с ежиком… Только не то что шпор — и сапог на нем порядочных не было, а какие-то опорки… На плечах — пальтецо, на голове — кепочка. Маскарад по всей форме!
Тихим голосом говорил он что-то важное, и все слушали так, что даже было слышно, как потрескивает фитиль свечки, прилепленной на ящике. А слов не разобрать…
Василий спрыгнул бесшумно, как кошка, балласт даже не скрипнул под ногой. Услышав шаги, он вмиг подполз под вагон. Увидел ноги в шевровых нечищеных сапогах.
Человек подошел, уселся на ступеньке тормозной площадки, вынул пистолет, положил рядом. «Часовой! Он, на мое счастье, отлучался, — догадался Василий, — а то пришил бы на месте!»
Он отполз от вагона и немедля, быстрым ходом направился назад, к вокзалу, к коменданту-матросу: ловко придумало офицерье — под самым носом у большевиков развести контру!
У входа в комендатуру праздно стоял кузнечик Штыкач. Кузнечиками издавна звали на железной дороге телеграфистов; наверное, за то, что вроде сверчали они на своих аппаратах. До революции Штыкач носил черную пелерину с застежками в виде львиных голов, а теперь и форменную фуражку, видать, забросил. Оделся во френч и брюки галифе, будто военный.
Василий не обратил на кузнечика внимания: тяговики, путейцы, работяги, презирали ихнюю братию. Сунулся в дверь — Штыкач отодвинул его плечом:
— Ты куда?
— А тебе что? — огрызнулся Василий и прошел.
Комендант спал на деревянном диване с гербом Николаевской железной дороги, подложив под голову растрепанную книгу расписания поездов.
На табуретке под телефоном дремал рыжий парень. Вроде бы ровесник, но куда Василию до него! Грудь парня перекрещивали пулеметные ленты, сбоку на ремне висел «шпалер», на глаза надвинута бескозырка с надписью «Беспощадный». Парень приоткрыл в дремоте губы, посвистывал.
Василий завистливо оглядел «Беспощадного»: кто такой? Что-то знакомое почудилось ему в пухлом лице со вздернутым носом, в рыжем хохолке на затылке.
Раздумывать было некогда. Так домой к утру не попадешь! Василий негромко позвал парня, сообразив, что дремать тому не след, раз под телефоном посажен.
Тот вскочил, перебросил бескозырку на затылок, очумелыми глазами обвел помещение, заморгал рыжими ресницами.
— Тебе чего?
— Буди начальство. Дело есть, — сказал Василий небрежно. Небрежно по отношению к рыжему, уважительно — к делу.
Но матрос, почесывая грудь, уставил в Василия темный, буравчиком, глаз. Другой был закрыт черной повязкой.
Об чем речь? — Матрос сбросил с себя бушлат,
которым накрывался, спустил на пол босые ноги в широченных клешах. — Тебе что, малец?
Василия такое обращение уязвило до самого нутра. Однако не подал виду: «Сейчас увидишь, какой я малец!»
Рассказал.
Матроса словно пружиной подбросило:
— Женька! Вызывай наряд! Подай гранаты! Обойму захвати… Да не там, вон, на шкафу…
Рыжий проворно задвигался: оказалось — заводной парень! Вдруг Василий узнал его: аккурат, у водонапорной башни, хибарка тетки его, вдовы. Только этот Женька Сорокин сам не окраинный: в городе где-то учился. Не в церковноприходском, нет. Вроде в гимназии…
Василий надежду имел — возьмут с собой, но матрос мигом его наладил:
— А ты ступай! У тебя свои дела: даешь уголек!
Ясное дело, матрос по виду принял его за грузчика.
Василий поглядел на Женьку, проговорил солидно:
— С паровоза я…
И пошел восвояси.
На следующий день, только собрался Василий прошвырнуться с дружками по улице, пришел за ним боец из комендатуры: немедля явиться!
«Поездка выпадает срочная или что? — размышлял Василий, шагая по шпалам. — Может, какое особо важное задание». И лететь на паровозе ему, Василию…
Комендант при всем параде — в новеньком бушлате, застегнутом на золотые, с якорями пуговицы, — сидел у телеграфного аппарата. Темные усы его довольно топорщились.
— Ты, браток, в самую точку попал; накрыли целую шайку-заговор офицерский. Одного оружия ящик набрали. И поскольку имеется в тебе эта самая пролетарская бдительность, пойдешь работать в ЧК, — сказал он.
Так началась новая жизнь Василия Сажина.
2
Вадим Альфредович Нольде перестал существовать. Сбрит привычный темный ежик над высоким, белым лбом. Уже одно это — голый череп, блестящий, как бильярдный шар, — меняет внешность. К тому же — усики. Темные усики, отращенные за дни домашнего ареста, наложенного им самим на себя… Штатский костюм, не слишком новый, не элегантный. Немыслимый для Вадима Нольде, но вполне приемлемый для того, кого он теперь должен изображать — специалиста по финансовому делу. Не саботажника, отнюдь нет. «Принявшего Советскую власть», — есть теперь и такие!
А главное: документы. В камине — воинский билет поручика Кексгольмского гвардейского полка Вадима Нольде! В боковой карман — удостоверение на имя служащего казначейства Александра Тикунова. Александр Тикунов! Подумать только, что в своем родном городе он, коренной петербуржец, должен скрываться иод именем какого-то Тикунова!
Но документ «железный». Выдержит любые проверки! И это сейчас самое важное. Сейчас, когда он чудом спасся от ареста в том проклятом вагоне, где он инструктировал своих единомышленников… Да, все они попали в руки ЧК. А он? Он не попал только потому, что всего лишь за десять минут до разгрома покинул вагон… Ему повезло. И об аресте своих людей он узнал в ту ясе ночь. Просто прибежал с вокзала свой человек: длинноносый телеграфист Штыкач. Свой до последней жилочки… Потому что куплен весь, с потрохами. Куплен еще тогда, когда Штыкач сбежал из окопов там, на позициях… Да не убежал далеко. И ему, Вадиму Нольде, отдать бы мерзавца под суд, но он рассудил иначе. Уже шла заваруха, уже колебалась земля под ногами, и надежный человек, что верой и правдой тебе послужит, ох как был бы нужен! И Вадим отпустил длинноносого связиста.
Теперь вот он и пригодился. Прибежал и рассказал, что какой-то мальчишка — ну времена! — выследил их в вагоне. И ЧК схватила всех… Хорошо, что теперь он предупрежден. И в этом тоже ему, Нольде, повезло. Жаль, конечно, людей: среди них — личные друзья поручика.
Но на то война. И та самая рискованная деятельность, которой занимается теперь поручик Нольде.
Следует изменить и походку: гвардейская осанка, офицерская выправка ни к чему. Ни к чему бравый разворот груди, откинутые назад плечи, поднятый подбородок! Все это совершенно не требуется глубоко штатскому Александру Тикунову!