Взять свой камень
Шрифт:
По дороге, легко подпрыгнув, сорвал с ветки маленькое, еще недозрелое зеленое яблоко. Надкусив, почувствовал, как рот наполнился кислым терпким соком. Плюнув, Сашка отбросил его и подумал, что надо бы написать матери подробное письмо, рассказать об Анеле. Пусть мама выберет время, приедет, поглядит на нее, не то начнешь тянуть с серьезным объяснением и прохлопаешь ушами свое счастье. Наверное, хватит ходить вокруг да около – так недолго и в старых холостяках остаться. Всех, кто старше двадцати пяти, Тур считал глубокими стариками, которым, по большому счету, от жизни уже нечего ждать
Гнат Цыбух ворочался без сна на жестких тюремных нарах – какой сон в каталажке? Дернули же его черти так глупо залететь сюда, и теперь он только и мог, что вздыхать бессонными ночами да ждать, что приключится дальше.
А все она, проклятая Софка, во всем виновата! Гнат прикрыл глаза и явственно представил вдову Софью Полищук – кареглазую, с гибким станом и высокой грудью, легко идущую по тропке, словно царица, важно ступая маленькими красивыми босыми ногами. Из-за нее он, Гнат, совсем одурел, как мальчишка, покой потерял, запустил хозяйство. Да еще ревность одолела – крутился около Софки односельчанин Ивась Перегуда: парень справный, рослый и годами младше Цыбуха.
Так и начались между ними глухая вражда и соперничество. Бывало, сойдутся на деревенской вечеринке, до кулаков дело доходило, а то и колья из плетней начинали выворачивать, а хитрая Софка улыбалась то одному, то другому, показывая ровные белые зубы и лукаво щуря глаза.
Пока жили под поляками, жандармы плевали на драки, случавшиеся между белорусскими мужиками, но новая власть начала создавать колхозы, гонять самогонщиков и дебоширов, и в деревне объявился участковый уполномоченный – тощий кадыкастый Алешка Кулик, расхаживавший в форме и с наганом на ремне.
Поначалу Гнат его всерьез не принимал – ходит и ходит; шут с ним, с милиционером, – как жили, так и будем жить! Самогон он гнал в лесу, надежно запрятав в чаще маленькую винокурню, и в колхоз записался, как все, тем более что предложить из своей собственности общему хозяйству Гнату оказалось почти нечего. Он был вдовый, детей Бог не дал, скотины не держал, промышлял браконьерством и самогоном да работал, как и Ивась, на смолокурне.
На очередной вечеринке, подогретый выпитым самогоном, Гнат опять повздорил с соперником. Слово цеплялось за слово, потом засучили рукава, готовясь обильно пустить друг другу дурную кровь. Остальные мужики в это дело не вмешивались.
Гнат – кряжистый, еще не старый, с толстой бычьей шеей и тяжелыми руками – вышел против Перегуды. Тот был стройнее, моложе и если уступал в силе, то брал ловкостью.
Уже успели крепко помять бока друг другу и разбить носы, как вдруг откуда ни возьмись объявился Алешка Кулик и потребовал прекратить драку, а когда его не послушали, смело влез между драчунами и с неожиданной для его тощего сложения силой растолкал их в стороны. Гнат набычился и попер на милиционера. С помощью мужиков драчуна посадили под замок в пустом амбаре – протрезвиться и остыть, а заодно подумать, стоит ли дальше бузотерить.
С той поры не стало Цыбуху житья от участкового. Пригрозил еще, что за самогонку к ответу призовет, что знает, мол, где он ее гонит. Это Гнату очень не понравилось, да и не в его характере спускать обидчикам унижения, а Кулик унизил, запер в амбаре да еще грозился. Ну, поглядим, чей верх будет.
Потихоньку Гнату удалось стравить Кулика с Ивасем – тот еще молодой, норовистый, удержу не знал, потому отношения с людьми испортить ему проще простого. Вот тогда-то Цыбух и решил, что время для окончательных счетов настало: подкараулив, когда Кулик вечером ехал на своем велосипеде по лесной дороге, Гнат пальнул в него из ружья.
Недалеко, в низинке, раскинулась знакомая болотина – гиблое место, немереной глубины трясина, – сунуть потом туда участкового и его велосипед, и поминай как звали. Собственный план казался малограмотному Гнату верхом расчетливости. Однако получилось не так, как он думал: то ли рука дрогнула, то ли участковый чего почувствовал, но промахнулся Гнат. Проклятый Алешка соскочил с велосипеда, выхватил наган и пару раз пальнул в ответ по кусту, за которым прятался Цыбух. И у того пропала всякая охота к дальнейшей перестрелке. Скрывшись, он тут же утопил ружье в той самой болотине, посчитав, что так будет лучше. И не ошибся.
Кулик доложил о случившемся в город, приехали другие милиционеры, арестовали Гната и Ивася – все сельчане в один голос твердили, что только у них были причины стрелять в участкового.
Обоих отвезли в город, допросили и отправили в тюрьму. Как это там называлось по-милицейскому, Гнат не знал, однако раз на окнах – решетки, у стен – нары, а в двери был глазок и ее снаружи запирали, то – тюрьма.
Ружья не нашли – уже благо, но появились новые заботы. Первое, что сильно тревожило Гната: как бы милиция не дозналась о его прежних связях с националистами и прятавшейся до недавнего времени по лесам бандой. Дознаются – беда, с такими вещами нынешние власти шутить не любили. Им лазаря запоешь – враз пришьют политику, да еще докажут, что именно ты хотел подстрелить участкового.
Второе – возникли осложнения с сидевшими в камере уголовниками. Пришлось забыть прежнюю вражду с Перегудой и вместе с ним отбиваться от жаждавших поживиться за их счет блатных. Те пообещали прирезать при первом удобном случае, а Гнат пообещал им посворачивать шеи и для пущей убедительности показал громадный, поросший жестким черным волосом кулак.
Драки особой не было – ей не дали разгореться дежурные милиционеры, растащив по углам сцепившихся в клубок обитателей камеры, но опять, даже в этом замкнутом пространстве, возникла глухая вражда, опять спи вполглаза, жди пакостей от сокамерников, да еще день и ночь мучайся ожидающей впереди неизвестностью. Первые допросы он пережил, а дальше как?
Гнат тяжело вздохнул и повернулся на другой бок. Посмотрел на Ивася, тихо посапывавшего рядом, – спит, щенок, вины за собой не чует, имеет надежду вскорости домой вернуться, опять торить стежку к хате Софки. Навалиться бы сейчас на него, сонного, сдавить руками горло, да нельзя!
Чтобы не видеть Ивася и не тревожить себя несбыточными сейчас планами мести, Цыбух улегся на спину, закинул тяжелые руки за голову, полную беспокойных дум, и уставился невидящими глазами в доски второго яруса нар.