Взятие Крутоторска

Ситников Владимир Арсентьевич

И Тайка рисовала «яичко». Самой нравилось, как из яичка получалось лицо. Конечно, не такое, какие рисует Аркадий Елизарович, но ей нравились её портреты.

– Ну вот. Понимаешь, – подхваливал её Аркадий Елизарович то ли потому, что Тайка была в кружке-студии самая маленькая, то ли потому, что вправду у неё что-то получалось.

О безрукой статуэтке Аркадий Елизарович сказал:

– Это Венера Милосская. Её такой и нашли.

А ещё был гипсовый голый мужчина, у которого вместо письки был листок. Но смеяться было нельзя, потому что

Аркадий Елизарович уважительно называл эти статуэтки шедеврами.

Она с удовольствием ходила в Дворец пионеров, а тётя Лёля даже купила ей большую папку на тесёмках. Это для рисунков, чтоб не измялись.

Катька завидовала Тайке и, чтоб примириться, даже принесла без отдачи свои «отрезы», но Тайке перестали они нравиться. То ли дело рисунки, за которые её хвалит сам Аркадий Елизарович.

Под потолком в студии парила подвешенная на струне коричневатая долгоносая птица. У этой птицы – лесного кулика-вальдшнепа, по утверждению Аркадия Елизаровича, на сгибе крыла были два махоньких пёрышка, которыми можно проводить самые тонкие линии на портрете.

– Одно такое пёрышко у нас стоит двести рублей, а в Америке триста долларов, – заявил шестиклассник Клим Сухоруков. Он всё знал. И рисовал очень хорошо.

Тайка видела это пёрышко, по величине такое же, как маленькое железное перо-скелетик. Тайка рассказывала тёте Лёле об этом пёрышке, и та удивилась:

– Чудеса да и только.

Когда Тайка научится проводить таким пёрышком самые тонкие линии, никому не было известно.

Ещё запомнились Тайке в Ухте октябрьские праздники. Весь город вывалил в этот день на улицы. Шли люди с красными флагами, рядами, играли оркестры, под которые хотелось весело маршировать, и Тайка с тётей Лёлей маршировала. Почти все тётю Лёлю тут знали, махали бумажными цветами, кричали:

– Да здравствует советская медицина! – и орали: ура!

На площади, где праздничные люди остановились, чтоб слушать речи и призывы, она пролезла вперёд и всё увидела: военных с винтовками, милиционеров и пионеров, которые вышагивали так дружно, что, казалось, вздрагивает земля.

Из Несваричей пришло письмо. Тётя Лёля читала его и вздыхала:

– Домой тебя зовут. Сестрёнка родилась, Оля. Без тебя, говорят, нянчиться некому, да и в школу тебе скоро идти.

Когда Тайка сказала художнику Аркадию Елизаровичу, что скоро отец приедет и увезёт её в Несваричи, он очень огорчился.

– Ты – одарённая девочка, не бросай рисование. Может, из тебя настоящая Серебрякова получится. Для начала можно и копировать. Это придаст уверенность.

Кто такая Серебрякова, Тайка не знала, но, наверное, очень хорошая, раз хвалит её сам Аркадий Елизарович. А тот раздобрился и подарил Тайке пять листов бумаги ватман, а ещё альбом и акварельные краски.

– Рисуй как можно чаще. И учись распознавать цвета. К примеру, зелёный цвет – цвет весны и обновления. Белый – покой. Красный – горячий, – наказывал он.

Кукла с долгими волосами так и осталась мечтой. Зато страсть к рисованию пробудилась.

Ещё что запомнилось из ухтинского житья? Когда пустили тепло, стала Лёля для закаливания спать голышом, а свои красные плавки набрасывала на торшер и говорила:

– Чтоб деньги водились.

Все в общаге хохотали над этой Лёлиной шуткой. А когда дома в Несваричах Тайка также накинула свои трусишки на абажур и сказала: «Чтоб деньги водились», отец шлёпнул её по жопёнке и серьёзно сказал:

– Не трусами, а руками деньги-то зарабатывают.

А мать упречно попросила:

– Ты уж, Тай, не делай больше эдак-то. Нехорошо.

А почему нехорошо?

– Так ведь только от красных трусов деньги-то заводятся, – пыталась объяснить Тайка, но её не поняли, и она примолкла.

Пра-пра-правнучка княжны персидской и цыгана Кузьмы

Тайка долго жила ухтинскими впечатлениями. Когда в школу в первый класс пришла, учительница Серафима Фёдоровна как-то сказала: пусть каждый ученик нарисует то, что ему больше всего нравится или что запомнилось из летних или зимних впечатлений, а уж если ничего в голову не придёт, то вот ваза, нарисуйте её, и поставила на свой стол вазочку с орнаментом по верху, кругленькую, вроде кринки.

Тайка бы, конечно, могла вазу-кринку нарисовать, но почему-то захотелось изобразить ухтинскую демонстрацию. Там можно раскрасить всё цветными карандашами. На рисунке у неё появились дядьки и тётки с малиновыми и красными флагами и портретами, а ребятня у них на плечах с маленькими флажками. Все веселятся, а один парень на гармони играет и песню поёт во весь рот. Очень весёлый парень, будто свой, из Несваричей.

Когда ребята и девчонки увидели Тайкин рисунок, закричали:

– Художница! Художница!

Обзывались что ли? Она даже обиделась, но Серафима Фёдоровна похвалила её:

– Молодец! Стенгазету будешь оформлять.

И все школьные годы она оформляла газеты.

И дома она иногда доставала из папки с тесёмками бумагу, которую подарил ей Аркадий Елизарович, разглаживала бережно, а что нарисовать, так и не могла придумать. То ли деревню Несваричи, то ли дедушку с бабушкой. Укладывала обратно ценную бумагу и рисовала в альбоме коняшек, собачек, детвору на салазках. Видно, ещё не приспела пора что-то серьёзное нарисовать. Или вообще зря она себе в голову вбила, что может рисовать.

А жизнь-то была, оказывается, удивительной, вернее люди, которые окружали Тайку, были необыкновенные. Бабушка маленькая круглая, будто корчажка, а лицо улыбчивое детское, с голубыми глазами. Дед высоченный, с побитым оспой лицом, на котором выделялись лохматые брови и усы. Оба они никогда не ругались меж собой, а только подтрунивали друг над другом. Они пословицами сопровождали каждую работу.

– Лук от семи недуг, потому и лучший друг, – говорил дед Степан, развешивая заплетённые в огромную косу увесистые круглые луковицы.