Взятие Крутоторска
Шрифт:
– Ну а если не разинцы здесь жили, так почему тогда деревни так называются: Казацкий Мыс, Казаковщина, Разбойный Бор, Несваричи? – задавал дед вопрос сам себе.
Тайка ходила теперь по деревне, примечая что-то старинное из тех давних веков, когда прадед Кузьма мукомолил тут, а Степан Разин поднял голытьбу на войну с богатеями. И его свирепую удаль замечала она в глазах у отца, когда он косил лужок, метал сено в стог. А предсельсовета Алексей Васильевич Хоробрых носил лихо свою папаху, наверное, как брат Стеньки Разина. И в своих чёрных глазах замечала тоску и задумчивость. Да чего ей тосковать? Только из-за мамочки, которая страдает от привязавшейся
Вдруг нестерпимо захотелось Тайке всё это передать в рисунке на ватмане. А как эти самые персиянки одеваются? Может, они ходят в паранджах и хиджабах-платках. Забравшись в сельскую библиотеку, перерыла Тайка энциклопедический словарь и книжки про восточное житьё и про Степана Разина, чтоб узнать побольше о Персии. Даже решила, что будет имя у её персиянки – Сати. Но мало книг было в сельской библиотеке. Забравшись на поветь, доставала свою тайную папку на тесёмках и пробовала рисовать. Жалко, карандаши все исписаны. А быть художником дорого: краски, особенно масляные, холст, рамы. Это поэт обходится блокнотом да карандашом, а тут… И она долго собирала по гривеннику деньги, чтобы купить заветный пенальчик с акварельными красками. А когда купила, дело пошло. Долгожданное лицо появилось на бумаге. И не только княжны, но и прадеда Кузьмы.
К этому времени завёл дед Степан телевизор. Чуть ли не первый в Несваричах. Ребятня сидела перед экраном и смотрела детские передачи, а Тайка забиралась на поветь и рисовала свою красавицу Сати. Конечно, без Степана Разина. Степана Разина она осуждала за его разгульную жестокость. Подумаешь, разошёлся. «И могучею рукою обнял персиянки стан». «Мощным взмахом поднимает он красавицу княжну и за борт её бросает в набежавшую волну». Ухарь какой. Значит, не любил, раз в Волгу бросил. В общем, сильно осуждала Тайка Степана Разина, а княжну жалела. Ведь у княжны родители были. Как они, наверное, сокрушались, когда узнали, что донские казаки захватили в полон персидских красавиц-дочерей. Когда черноглазая персиянка с грустным взглядом появилась на листе бумаги, Тайка влюбилась в неё. Пожалуй, никогда ещё не удавалось ей написать такой портрет. Вот бы показать Аркадию Елизаровичу. Как он оценит её творение? Но Аркадий Елизарович, по словам тёти Лёли, укатил куда-то чуть ли не в Мурманск. Где его теперь найдёшь? Да, наверное, он забыл махонькую девчушку, которая закручивала овальное «яичко», учась рисовать портрет.
Поняла Тайка: для того, чтобы стать художницей, надо обязательно учиться. Сколько всяких заведений для этого есть. Но ей больше всего понравился в справочнике художественный дизайнерский техникум, который находился в городе Минске. Вот окончит восемь классов и поедет в Белоруссию и станет художницей или, на худой конец, дизайнером, но всё равно рисовать станет.
– А я поеду в училище механизации. Вернусь и на тракторе буду ездить, – сообщил ей Витя Машкин. – Если ты в Минск укатишь, так нам никогда и не встретиться, – с грустью сказал он.
– Почему? Я ведь на каникулы приезжать стану, – успокоила она Витю. В мечтах-то всё было гладко и исполнимо, а в жизни?
Тайке никуда уехать не пришлось. После смерти матери заплаканную посадил её отец напротив себя и заговорил совсем как со взрослой:
– Таюшка, ты ведь у меня старшая. Что мне в детдом отправлять Ленку и Гришку с Олькой?
– А я учиться хочу в техникуме, – заикнулась она.
– Ты – девка, не в армию идти. Учёба от тебя никуда не денется, а ребят жалко. Давай до школы-то дотянем их, а потом они уж сами себе дорогу найдут, – убедительно просил отец.
Повздыхала Тайка и осталась. Сговорчивой и жалостливой она была с детства. Не сумела пересилить свою жалостливость.
Клубарка
Хотелось Тайке жить у бабушки и дедушки. Они-то утешат и приласкают, но отец как-то сторонился их. И была она меж двух семей. Их жалко и отца тоже. Как его одного оставишь с ребятнёй? А он недолго холостяковал. Выяснилось, что положила на него глаз соседка Александра Максимовна, по-простецки Шура. Вдовушка, у которой мужик подался на заработки да там и застрял. Знать, нашёл себе другую семью где-то в Нижнем Тагиле.
Иные женщины тонко понимают, когда и сколько времени надо, чтоб себя представить добросердечными да ласковыми, изобразить для чужих им ребятишек заботливую мать. Для этого надо слова говорить сладкие, масляным голосом. Ну а свои детки ближе. А потом общий ребёнок появился – Симка-Серафима, значит, плакса. Свалила Шура всех – и своих, и приёмышей Павла на Тайку. Тайка безотказная. Прибежит из школы и примется братьев и сестёр обихаживать да уговаривать, носы подтирать, мирить да кормить.
Чуть не поддалась уговорам подружек уехать из Несваричей. Особенно взбурлила эта решимость в выпускной день. Она платье выгладила, туфли почистила кремом. Готова идти на выпускной, а мачеха Шура взбеленилась:
– Наша очередь коров пасти. Чо, пастуха нанимать станем? Паси.
И погнала Тайка на поскотину несваричевских коров пасти в этот дождливый серый день. Сидела под ёлкой в старом отцовом плаще и ревела. Капли с ёлки катились ей на капюшон, а её слёзы на шею.
Где-то к обеду вдруг дедушка Степан, опираясь на батог, пришёл.
– Ты чо не сказала-то про праздник свой. Девки, подружки твои, всё крыльцо истоптали: «Где Тайка, да где Тайка? Сегодня выпускной, а её нет». Шура сказала – коров пасёшь. Вот я и прибрёл. Побегай-ко. Ищё поспеёшь.
– Не пойду я, пусть без меня, – заревела Тайка.
– Иди, иди – не обидься. На обиженных воду возят, – сказал дед и погладил по голове.
Лучше бы не гладил, а то у Тайки слёзы ручьём потекли, и безутешно спина затряслась.
Дедушка прижал её к себе.
– Иди, иди, милая, всё бастенько будет.
В резиновых сапожищах, с туфлями за пазухой, завёрнутыми в газету, побежала Тайка в Субботиху, где ихняя школа-десятилетка была. Прибежала запыхавшаяся, промокшая, в туфлёшки ноги сунула и в торжественный зал влетела, когда директор школы Тихон Петрович объявил:
– Аттестат вручается Таисье Неждановой. – И хотел передать учительнице, а Тайка влетела в зал. – Мы думали не придёт, а она легка на помине, – и захлопал ей в ладоши.
И прошлёпала Тайка к директорскому столу за аттестатом зрелости.
Обиделась она на мачеху Шуру и решила, что уедет из Несваричей. Хватит над ней измываться.
Видно, безвольная она, сговорчивая. Опять характера не хватило, чтобы укатить на все четыре стороны и там устраивать свою судьбу. Отец снова прослезился: «Как без тебя?» Уговорил. И опять пошла у Тайки жизнь поперёк себя. Папочка с тесёмками, где бумага с рисунками, теперь ждала её в дедовой клети. Недосуг за рисование браться. В глазах родни-то это бездельное занятие. Хватала иногда папочку, перебирала рисунки и удивлялась: неужели это я так лица умела выписывать? И опять с упречной грустью следила за ней своими оливковыми глазами персидская княжна. Она-то, казалось, всё понимала и даже сочувствовала Тайке.