When the Mirror Cracks
Шрифт:
– Неправда!
Красный Колпак начал закатывать рукава своей рубашки. Что-то новенькое. Обычно он умудрялся наносить Дику раны и не пачкаться кровью, даже если был в белом. Видимо, это действительно новый уровень.
– А в чем тогда правда, Птичка?
– Я всегда был готов принять тебя, всегда хотел помочь. Я… я готов был отдать за тебя жизнь, – с болью проговорил Грейсон. – И я не верю тебе сейчас, не верю! Ты не можешь делать это сам. Тебе промыли мозги, загипнотизировали, что угодно. Но это не ты.
– Как же приятно тебя разочаровать, Дикки, – Джейсон вновь отвратительно улыбнулся
Дик зажмурился и прикусил губу, когда острое как бритва лезвие скользнуло по коже, оставляя болезненный кровавый след.
– Почему? – спросил он, вытерпев боль.
– Потому что мне это нравится! – сопровождая свои слова еще одним порезом, ответил Красный Колпак. – Нравится смотреть, как ты корчишься от боли, хлопая своими наивными глазками. Как пытаешься сдержаться, не выдавать того, что тебе на самом деле хочется вопить. Над этим я еще поработаю.
– Не дождешься, – процедил Грейсон сквозь сжатые зубы.
– Дождусь, братик. Чуть раньше, чуть позже, но ты не вытерпишь. И будешь орать.
– А что потом, Джей? Убьешь меня?
Дик всеми силами пытался удержать свой разум. Пытался сохранить все светлое, что у него осталось. То, по чему Тодд мог топтаться, но не смел отнимать. Сил не хватало. Грейсон чувствовал, как ускользает последняя надежда, как разбивается слепая детская вера в то, что все будет хорошо. Что все происходящее – глупая шутка или плод воспаленного разума. У него ведь уже бывали страшные видения, слишком реальные видения. Может и сейчас?..
– Я мог убить тебя уйму раз, Дик, – снисходительно ответил Джейсон, обрывая последнюю спасительную ниточку. – Не будь настолько идиотом.
– Тогда что?
Тодд подошел вплотную, абсолютно не опасаясь, словно не могло быть еще одного плевка или еще чего-нибудь. Почти ласково схватил за подбородок и тихо, голосом, забирающимся в самое сердце, сказал:
– Я сломаю тебя. Уничтожу. Превращу в жалкое безвольное нечто, неспособное ни к чему, – поведал он. – Ты будешь сидеть в клетке и визжать от счастья, когда я обращу на тебя внимание. Ты будешь валяться у меня в ногах, скулить и умолять убить тебя. Но я этого не сделаю. Я буду смотреть на то, как ты становишься ничем. И буду радоваться. Я растопчу тебя, Дик, изломаю и посажу на цепь своим домашним зверьком. И никто, никто не сможет сказать, глядя на тебя, кем ты был раньше. Достойный тебя конец, а, Чудо-мальчик?
Клинок скользнул, надрезая кожу, а потом Красный Колпак бросил его и несколько раз ударил. Мощно. Сильно. Грейсон почувствовал, как хрустнуло ребро.
– Он узнает.
Джейсон, который уже отошел от него и возился с каким-то новым приспособлением (Дику было не видно, с чем именно), развернулся.
– Он никогда не узнает, Дик. Ты сам об этом позаботился.
– Он поймет, – упрямо повторил Грейсон. – И найдет тебя.
– Конечно, Птичка, – Тодд посмотрел на него с ненавистью. – Тебя он будет искать. За тобой он придет куда угодно. Если сможет. А ты ему задачу не облегчил. Подумай сам. Никто не знает, что ты был со мной. Никто не знает, куда именно ты направился. Даже если ему повезет, и он найдет это место – тебя в нем не будет. Ты будешь числиться одним из множества трупов, над которыми
– Если он найдет это место, он узнает, что ты был здесь. И придет за тобой.
– И что? Я нашел тебя таким. Овощем. Можно попробовать все исправить, но милосерднее пристрелить, – отмахнулся Красный Колпак. – Даже он ошибается, Дикки. А я знаю, как заставить его ошибаться. Не надейся. В этот раз папочка не спасет твою задницу и не накажет обидчика.
– Ты называл его отцом, – вспомнил Дик. – Полгода назад. Ты считал его отцом.
– Нет, – Джейсон подошел к нему, и Грейсон увидел в его руках ведро. – Я заставил тебя так думать. Я заставил тебя думать, что считаю тебя братом. Я водил вас всех за нос и никто даже не заподозрил, что я планирую на самом деле. Я заманил тебя сюда, в это место. О, и, кажется, обещал, что ты будешь кричать.
– Я не буду… – начал было Дик, но Тодд плеснул в него содержимым ведра.
Спирт.
Терпеть это было невозможно. Все раны, все ссадины, все порезы, нанесенные ему за эти дни, словно открылись заново, затмевая разум и остатки достоинства дикой, невыносимой болью. Грейсон заорал, забился головой о перекладину, лишь бы заглушить, лишь бы перебить одну боль другой. Лишь бы не слышать ядовитый победный смех Джейсона.
Дик тихо скулил, ненавидя самого себя за то, что все-таки сдался и не смог вынести. За то, что позволил Красному Колпаку ненадолго, но почувствовать свою власть над ним. За то, что устал, безумно устал от всего происходящего и уже не может держать себя в руках.
– Больной садистский ублюдок, – вздрагивая и отплевываясь, бросил он. – И чего ты этим добился? Тебе стало легче? Давай, скажи! Я же закричал. У тебя получилось. Тебе легче? Легче?
На этот раз ему все-таки выбило челюсть. Правда, Тодд тут же вправил ее, наслаждаясь причиняемой болью. Задумчиво посмотрел.
– Это только начало.
Говорить было невыносимо, но теперь Дик получал от этого какое-то особое, мазохистское удовольствие. Да и в голове, слегка затуманенной болью, возник сумасбродный план действий.
– А в конце я сломаюсь? – спросил он.
– В конце ты сдохнешь в придорожной канаве, – небрежно пожал плечами Джейсон. – Когда мне надоест с тобой возиться.
– Так зачем тратить время? Завали меня прямо сейчас!
– О нет, Дикки, – хмыкнул Тодд. – Это моя возможность вернуть тебе должок. Ты ведь однажды был так заботлив. Так носился надо мной. Грел меня, выполнял мои странные капризы…
– Замолчи, – прошептал Дик.
– Успокаивал меня во время кошмаров…
– Замолчи!
– Бедный-бедный наивный Дикки. Неужели ты действительно думал, что смог вернуть непутевого братика в семью, а?
– Замолчи, – почти умоляюще проговорил Грейсон, переходя от беспомощного шепота к яростному крику. – Замолчи, молчи, просто заткнись!
Резкая пощечина оборвала его.
– Заткнись сам! – со злостью прорычал Джейсон.
Дик посмотрел в глаза человеку, которого когда-то называл своим братом. И замолчал…
Красный Колпак продолжал его мучить. Продолжал говорить. Грейсон уже не слушал. Он ушел в себя, отстраняясь от происходящего, переставая воспринимать боль и чужой голос, который продолжал уничтожать его.