XVII. Наваррец
Шрифт:
Поэтому я и считал, что Парижу не повредит сеть общественных туалетов, как и частные уборные, устроенные на задних дворах домов. И раз еще никто не взялся за это начинание, то почему бы мне не сколотить состояние на французском дерьме. И как только Перпонше наладит бизнес с фиакрами, его ждет новое начинание! Не думаю, что толстяк будет рад, но выбора у него нет.
Позавтракав, я вышел на улицу. К сожалению, мэтр Жиль еще никак не успел бы пошить заказанные одежды. На выполнение работы уйдет минимум неделя, не меньше. Пришлось идти в том единственном одеянии, которое он мне выдал на первое время — все
К трактиру, насвистывая веселую мелодию, подошел Тибо.
— Мессир, хорошо, что я вас застал! Я с докладом!
— Рассказывай!
Парнишка подбоченился, вид у него был крайне деловой.
— Вчера весь вечер туда-сюда ездили всадники. Кто-то приезжал, кто-то уезжал. Все при оружии, морды мрачные. Но хозяин дома и большой господин оставались внутри. Мы с Хорьком следили по очереди, ни на минуту не упускали ворота из вида. Скажу вам так, мессир, они что-то явно затевают! Сегодня с утра то же самое, но теперь в основном люди приезжают. Дом у них большой и двор просторный. Там уже, наверное, пятьдесят лошадей…
Готовятся, значит. Хорошо, что Рошфор предупрежден. Впрочем, уверен, что он узнал все и без меня. Вряд ли я являлся его единственным источником сведений о де Пьемоне и прочих заговорщиках. А раз он предупрежден, то и кардинал в курсе происходящего. Что же, подождем развития событий. До беседы Медичи с королем все зависнет в режиме ожидания, а вот потом произойдет главное действие.
— Молодец, хвалю за службу! Следите за домом дальше, если что-то начнется, сразу с докладом ко мне. Я отправляюсь слушать мессу в Нотр-Дам, до полудня застанете меня там. Но в любом случае, пусть один из вас ищет меня, а второй продолжает наблюдение, — я вытащил из кошелька несколько монет и бросил их мальчишке, тот подхватил их на лето, проверил на зуб — никому не доверяет! — кивнул, подтверждая, что оплата принята и умчался в обратном направлении.
До собора парижской Богоматери я добрался минут за сорок, прибыв на место еще до начала мессы. Через мост Нотр-Дам одна за другой прибывали кареты, ехали верховые, слуги несли портшезы, кто-то, как я, шел пешком мимо домишек и лавчонок, выстроенных по обе стороны моста, — все спешили занять места на лавках, сообразно рангам и титулам. Воскресная месса пользовалась большой популярностью, и даже сам король частенько посещал ее.
Сегодня ни король, ни Анна Австрийская не явились. Я заметил множество желто-синих ливрей слуг Гастона Орлеанского, но не увидел желто-красных значков и ливрей слуг герцога Ришелье. Кажется, Месье решил выслужиться перед Богом в преддверии начала заговора, дабы испросить для себя удачу.
Но меня больше заботили гвардейцы, обеспечивающие охрану мероприятию. Лишь бы не встретить моего «друга» Пикару, сейчас для этого самый неподходящий момент. Мне не нужны неприятности. Я планировал тихонечко отсидеться в уголке, прослушать проповедь и, конечно, увидеть еще раз ее, девушку со старого портрета.
Я не знал ее имени, только инициалы на случайно или специально оброненном на платке — «R» и «L».
Прежде я несколько раз бывал в Нотр-Дам-де-Пари, еще до знаменитого пожара, и, конечно, был им впечатлен, но не столько самим обликом готического собора, сколько его почти тысячелетней историей, и тем символом, который он собой олицетворял.
На
Я стоял на небольшой площади перед входом в собор, чуть в стороне от шествующих на мессу важных дам, кавалеров и простого народа, и внезапно меня накрыло ощущение, которое сложно описать словами. Я был сейчас и здесь в одеждах дворянина семнадцатого столетия, и в то же время я помнил себя же в светлом летнем костюме, стоявшим ровно на том же самом месте. Через миг воспоминание пропало, но я постарался сохранить этот образ в памяти.
Люди шли со всех сторон, и не только аристократы — много буржуа с женами и детьми, ремесленники, стряпчие, кого тут только не было.
На паперти у входа в собор десятки нищих просили милостыню, им охотно подавали — богоугодное дело. Уверен, за места в столь козырном месте среди нищих была жесточайшая конкуренция, сюда допускались лучшие из лучших — самые знатные уроды и калеки, способные вымолить лишнюю монету у сердобольных парижан.
Воскресная месса начиналась в половине десятого, оставалось всего четверть часа, когда я, наконец, увидел знакомый портшез, который старательно несли все те же двое слуг. Один — носатый и высокий, второй — помельче, но коренастый.
Не самая легкая у парней работа, надо признать. Сам портшез весил на вид не менее тридцати килограмм, а то и все пятьдесят, да пассажирка, пусть маленькая и худенькая, но еще килограмм сорок пять. Итого слуги тащили вдвоем как минимум восемьдесят кило, притом не на плечах, а держа в руках концы коромысел. Думаю, руки у них начинают буквально отваливаться уже минут через десять такой работы. Пройти же путь через весь город очень сложно, нужны постоянные остановки, чтобы слегка передохнуть.
Перед собором было не протолкнуться, поэтому слуги предусмотрительно остановились на подходе, шагов за сто до входа в собор, носатый распахнул дверцу и подал руку, помогая хозяйке выйти из кабинки.
Это была она. Я не ошибся в прошлый раз, как мне уже стало казаться. Это точно была моя незнакомка с портрета, купленного у старика. Сейчас лицо ее закрывала полупрозрачная вуаль, платье было строгим — темный бархат с жемчужной розеткой у корсажа, жемчужное же ожерелье, пара колец и серьги, поверх платья — легкая летняя пелерина с капюшоном, скрывавшим прическу девушки.
Она сделала знак слугам ждать ее чуть в стороне, сама же направилась к собору.
Я хотел рассчитать все так, чтобы перехватить ее по дороге, но внезапно заметил Пикару, который еще с тремя гвардейцами наискось пересекал площадь. Попадаться ему на глаза я не желал, поэтому спрятался за одной из карет, из которой как раз, громко дыша, выбирался толстяк в богато украшенных одеждах. Пот градом тек по его утомленному жизнью, пресыщенному лицу. Трое слуг суетливо пытались помочь, но скорее мешали друг другу, а толстяку лень было даже прикрикнуть на них, настолько ему было тяжело.