XXI век не той эры
Шрифт:
Даже примерно не могу сказать, сколько времени мы топали в этом сумрачном подлеске среди буйства инопланетной жизни. Ноги почти нестерпимо болели: мозоль я, кажется, натёрла, и явно не одну. И это не считая того, что меня уже почти трясло от усталости, опять разнылось плечо (ударилась я где-то, что ли?), а ещё от духоты начала болеть голова. Если поначалу я ещё пыталась дышать правильно — вдох через нос, выдох через рот, и всё это на ровный счёт, — то вскоре окончательно сбилась, и пыхтела как паровоз.
Через какое-то время я начала спотыкаться, потом падать. Но абсолют продолжал идти,
Боль, усталость, полное непонимание цели нашего марш-броска, брезгливый игнор со стороны единственного разумного существа в этом наполненным жуткими звуками лесу, — всё это не добавляло ни настроения, ни оптимизма.
А потом я обо что-то в очередной раз запнулась и опять полетела лицом вперёд в вонючую субстанцию, покрывающую землю. Мало того, что отбила коленки; так ещё локоть ушибла и, кажется, ободрала внутри комбинезона об этот самый комбинезон, пытаясь затормозить падение. Плечо от такого движения прострелило болью, а в довершение всего эти попытки оказались бесполезными, и падения моего не задержали, и я лицом впечаталась прямо в склизкую, мерзкую, вонючую, противную…
Отфыркиваясь, отплёвываясь и с трудом сдерживая рвотные позывы, я села, пытаясь о более-менее чистое плечо вытереть лицо. Хорошо, эта гадость хотя бы глаза не щипала! Процесс чистки осложнялся тем, что к лицу субстанция липла гораздо лучше, чем к гладкой серебрянке комбинезона.
Я пыталась уговорить себя, что это грязевая маска, и это полезно для кожи. Но оптимизм сдался и покинул меня ещё на полпути к этому месту, где-то рядом с терпением и надеждой на лучшее. Последнее время я держалась вообще не понятно, на чём; не то на гордости, не то на глупости, не то на упрямстве, а может вообще на голой инерции.
Сейчас я сидела в грязи, и мне было плевать вообще на всё. Я готова была умереть прямо тут, став кормом для какой-нибудь живущей в лесу твари, но точно знала, что сил подняться, а тем более — идти вперёд у меня больше нет. К моему удивлению (если бы я всё ещё могла удивляться), чёрный трибун не ушагал вперёд, забыв о моём существовании. Нет, он подошёл ко мне и легко, как котёнка, без малейшего усилия поднял за шкирку защитного комбинезона.
— Ну, что ещё? — раздражённо процедил он. И это стало последней каплей.
Я разревелась. Как-то вдруг — и сразу потоком, по-детски отчаянно, в голос. Сын Тора разжал ладонь — то ли от неожиданности, то ли от отвращения, — и я упала обратно, но остановить истерику было уже не в моих силах.
Обеими руками цепляясь за придушивший меня воротник, я рыдала, истерически всхлипывая, сразу обо всём. Слишком долго терпела, слишком долго уговаривала себя, слишком долго пыталась сдерживаться, верить в лучшее, смотреть в будущее с надеждой. До сих пор меня подкупало и поддерживало тёплое отношение гордого и терпеливого индейца Кичи и добродушное ворчание японца Нобоюки, и мне очень хотелось верить, что так будет дальше, что всё чудесным
Теперь я наконец выплёскивала одинокий страх темноты и безумие замкнутого пространства, страх перед огромным и совершенно безразличным человеком, способным походя свернуть шею и даже не поморщиться. Безразмерную, чёрную и отчаянную тоску по тому, чего уже никогда не будет. По людям, которым я нужна — как друг, как профессионал, просто как попутчик или хотя бы соседка, у которой можно попросить ложку соли. По любимым городам, по лошадиному галопу, по простым и понятным людям — не идеальным, а настоящим, с разными характерами и разными чувствами. По всей своей жизни, чьей-то нелепой прихотью превращённой в осколки бесконечно далёкого прошлого. По своему будущему, недолгому и раскрашенному в тёмные тона диких инопланетных джунглей.
Я рыдала, оплакивая ломающую всё тело боль, свои несчастные в кровь сбитые ноги, отбитые колени, саднящий локоть, сжимающий голову со всех сторон невидимый тяжёлый обруч мигрени.
Мне было настолько гадко теперь от той ласковой вежливости, которой окружали меня работники научно-медицинского центра, не передать словами. Потому что всё это было лицемерием. А правдой был вот этот безразличный робот, стоящий сейчас надо мной и по какой-то непонятной причине не спешащий прервать мои мучения. Может, процесс доставлял ему удовольствие?
Лучше бы меня сразу прикончили.
Кажется, последнее я выдохнула вслух, но мне уже было плевать, как на меня посмотрит и что седлает этот шкаф с антресолями. Уйдёт? Пристрелит? Всё лучше, чем брести в никуда.
Да, я слабая женщина, и самое страшное приключение, которое я была готова принять — улетевший не туда и не тем рейсом багаж, или потерявшаяся бронь в гостинице, или сломавшийся в самом начале долгого трудного дня каблук.
Я никого не предавала, не обманывала, не воровала, всегда старалась помочь ближним, никогда не проходила мимо упавшего на улице человека. За что меня в этот ад?!
— Ты чего? — с совершенно непонятной интонацией проговорил мой мучитель, приподнимая меня на этот раз за подмышки. Но я сквозь слёзы даже не видела его лица. — Эй! — кажется, этой самой интонацией была искренняя растерянность, но воспринять её я была не способна: истерика не спешила идти на убыль.
Поэтому новый собственный «плюх» я восприняла с безразличием. То есть, не совсем безразличием; он вызвал новый виток рыданий, потому что я опять отбила и без того многострадальные коленки.
Над головой что-то громко щёлкнуло, и, вспахивая болотистую гажу, прямо ко мне подкатилось что-то зеленоватое, лохматое, с длинными кривыми лапами и приоткрытой пастью, наполненной рядами острых зубов.
Недавнее желание предпочесть судьбу корма местной фауны дальнейшему движению вперёд мгновенно испарилось. Точно так же мгновенно прекратилась и истерика, потому что вслед за первой тварью рядом со мной приземлилась вторая. Тихонько сдавленно взвизгнув, я, не придумав ничего лучше, метнулась под ноги невозмутимо стоящему на месте мужчине, со спокойным хладнокровием отстреливающему нападающих. Его я по-прежнему боялась, но у него хотя бы не было таких зубов, и он не пытался мне что-нибудь откусить.