Я, Ангел
Шрифт:
Вокруг нашего дома был палисадник, одно из любимых мест для моих игр. Росли акация, сирень, черёмуха. Заботливой маминой рукой были посажены тюльпаны, хризантемы, нарциссы, розы. Там, в глубоком детстве, я часто играла в свои беспечные игры. Деревья вокруг превращались в сказочный сад, а я сама в заколдованную принцессу, ждущую принца… Наш ветхий барак в моём воображении становился настоящим королевским замком. Тихо и таинственно было вокруг, даже отдалённый шум проезжающих по шоссе машин не портил волшебной атмосферы, в которую я погружалась полностью.
Детский сад стал для меня настоящим испытанием. Ребёнку, не очень любящему общение, в саду было тяжело. Возненавидела это учреждение всей своей детской душой. Рвотный рефлекс, возникший от его запахов с первого дня посещения, так и остался навсегда. Ощущение того, что меня связали и заклеили рот скотчем, сопровождало меня, пока не подошло время идти в школу. Окружающие дети казались непроходимо глупыми, их игры раздражали. Воспитательницы, заставлявшие доедать завтраки, обеды и ужины, воспринимались гестаповскими надзирательницами. Из этого неприятного периода детства в сознании осталось лишь одно воспоминание.
Тихий час. Сижу за столом одна, все дети посапывают в своих кроватках. Передо мной огромная тарелка, полная огненно-красного борща.
– Ангелина, пока не пообедаешь, спать не пойдёшь! – слышу стальной голос воспитательницы. Начинаю плакать от безысходности, потому что есть не хочется и затолкать в себя гигантскую порцию не представляется возможным. Слёзы обильно стекают по щекам и капают в гущу борща. Кап-кап…
Впрочем, зачастую воспитатели жалели и отпускали меня спать, понимая, что от такого непутёвого ребёнка толку ждать не приходится.
Все праздники, включая Новый год, где заставляли учить нелепые стишки и изображать снежинку, вызывали глухую неприязнь. Бр-р-р… Детский сад оставил в душе сплошной негатив. Разум протестовал, а детская душа стала впадать в отчаяние, подозревая, что подобная судьба ждёт её и дальше…
На счастье, противовесом этому учреждению стала школа. Особенно сначала. Ощущение собственной взрослости заставляло горделиво приподнимать подбородок, невзирая на тяжёлый ранец за спиной. Но, в сущности, ничего для меня не изменилось. В школу нас перевели вместе со всей дошкольной группой. Поэтому я так и осталась белой вороной, непонятой и чужой. Но вместе со школой в мою жизнь вошли книги, и это была уже абсолютно другая история.
Раскрывая книгу, погружаясь в иной мир, я научилась жить среди ровесников, подменяя свою реальность вымышленной. Практически всё свободное время проводила на маминой работе, в читальном зале, маниакально поглощая книгу за книгой, впитывая тонны информации, порой ненужной. Очень скоро переросла детскую литературу и покинула столь полюбившееся место, сменив его на читальный зал при Дворце молодёжи. Там было намного больше интересной разнообразной литературы. Родители не могли нарадоваться такому увлечению, покупали книги, которые я проглатывала за один присест. Моё самообразование сказалось на ученическом процессе. Обучение давалось легко, я ускорилась многократно, оставив далеко позади негодующих и завидующих сверстников. Учителя поговаривали о переводе через класс. Тем острее становилось одиночество среди детей. Несмотря на отличную успеваемость, активисткой назвать меня было сложно, от всех мероприятий я благополучно отлынивала. В то время в стране уже чувствовался тревожный сквозняк назревающих перемен, но бравые речовки и прочая коммунистическая пропаганда ещё были в ходу. Ровесники по-прежнему казались удивительно глупыми, их ссоры – мелкими и пустыми… Печаль от одиночества разрасталась, только родители были самыми близкими и любимыми людьми. Мне было одиннадцать лет, когда пришла беда, перевернувшая жизнь.
Я отчётливо запомнила каждый миг того дня. Мы сели в машину, папа за руль, мама рядом с ним. Я, как обычно, позади отца. Машина вырулила на шоссе, набрала скорость. Родители молчали, кажется, перед поездкой поссорились… Раннее утро. Туман, сначала еле заметный, постепенно густел и вскоре плотной пеленой окутал машину. Сидя на заднем сиденье, я начала развлекаться. Фантазии, одна занятнее другой, сменяли друг друга. Я представляла, что из тумана выныривает зловещая фигура инопланетянина, пытающегося завладеть нашим автомобилем. Сменяя его, являлся доисторический птеродактиль, парящий в мареве над автомобилем…
– Фары включил? – услышала я напряжённый мамин голос.
– Разберусь как-нибудь, – зло ответил отец и…
Всё произошло очень быстро. Визг тормозов и мамин крик. Неведомая страшная сила подхватила нашу машину и закрутила, с размахом ударяя о землю. Меня швыряло и било, а потом… Стало темно. Тихо…
Звук ворвался позже. Громкие, режущие слух голоса, кричавшие в темноте: «Она жива! Вызывай скорую!» Потом вернулось осязание: меня тянули, теребили. Казалось, какой-то сумасшедший подхватил меня и закружил в странном подобии вальса. Тошнило, и хотелось крикнуть, чтобы нелепый танец прекратился… Кричать почему-то не получалось, как и вдохнуть полной грудью. Словно кто-то изнутри решил перекрыть кислород. Дышать становилось всё больнее. Каждый глоток воздуха оказывался короче предыдущего, и лишь одна мысль билась в голове. Дышать!
Меня долго везли куда-то на каталке, белые лампы на потолке сливались в длинную светящуюся полосу.
Вдох как короткий всхлип. Вокруг люди в белых халатах, голоса их острым буравчиком врезаются в барабанные перепонки. «Прошу, потише…» – в промежутках между всхлипами-вдохами попыталась сказать я, но, присмотревшись к людям, вяло удивилась. Лиц у них не было, просто гладкие заготовки. Глаза, рты и носы плавали отдельно в воздухе. Жуткое и диковинное зрелище вызвало скручивающий приступ тошноты.
Белоснежная операционная и мощные прожекторы. Маска на лице и слова медсестры: «Дыши, девочка, сейчас клубничкой запахнет». Послушно вдохнув (точнее, всхлипнув), слушая разговоры врачей о том, какие сапоги купила Люба, я мимолётно успела возмутиться. Клубникой не пахло, а воняло жжёной резиной. И… провалилась в темноту.
Качели взлетали всё выше, даря ощущение счастья и свободы. Выше! Выше! Шло время, а качели не останавливались, продолжая раскачиваться сильнее. Чувство счастья прошло, появился страх, потом ужас…
– Пить… Пи-и-и-ить. – С трудом поняла, что это мой голос. Почувствовала прикосновение марли, смоченной водой, к губам. Вцепилась в мокрый кусочек зубами, жадно высасывая влагу.
– Ещё, – выдохнула я.
– Нет, девочка, много нельзя… Ты после наркоза. – Ласковые пальцы осторожно вынули выцеженный досуха кусочек из губ. Я открыла глаза. Мир вокруг продолжал раскачиваться и кружиться. Тошнило.
Много позже, случайно прочитав историю болезни, узнала об остановке сердца во время операции, о сотрясении мозга, многочисленных внутренних травмах, кровоизлиянии в лёгкое, переломе позвоночника, тяжёлом шоковом состоянии. А тогда…