Я, бабушка, Илико и Илларион

Думбадзе Нодар Владимирович

Однажды вечером Илико пришел к нам и свалил под мушмулой мешок с кукурузой.

– Что это, Илико? – спросила бабушка.

– Вчера я выдал одиннадцать расписок на потомство Серапионы, – объявил Илико, – и получил одиннадцать пудов кукурузы. Теперь до осени мне хватит.

– Почему одиннадцать? – удивилась бабушка. – Ведь Серапиона всегда рождает не меньше двенадцати поросят?

– Одного поросенка я дарю твоему прохвосту. И вот кукурузу тоже. Не обижайся, Ольга. Знаешь ведь, как я люблю этого лоботряса.

– Боже милостивый, пошли

счастья и радостей Илико Чигогидзе и всей его семье. Пусть наполнится его дом добром, – прослезилась бабушка и поцеловала Илико в лоб.

– Ночью сходим на мельницу, через час зайди за мной! – сказал мне Илико и ушел…

…Уже брезжил рассвет, когда я и Илико с мешками муки на плечах возвращались домой. На ветвях деревьев, унизанных курами, точно соревнуясь друг с другом, старательно драли горло петухи. Вдруг мы услышали ужасающий вопль.

– Это Машико кричит, – сказал Илико. – Неужели извещение о сыне получила, несчастная?..

Мы ускорили шаг.

– Угораздило же проклятую сдыхать в моем дворе! – причитала Машико. – Попробуй теперь убеди этого одноглазого, что я тут ни при чем!

Охваченный страшным предчувствием, Илико выронил мешок и, сразу обессилев, опустился на землю. Я стремглав помчался ко двору Машико, подбежал к плетню – застыл от ужаса: у самой калитки лежала и жалобно похрюкивала похудевшая до неузнаваемости Серапиона. Тут же валялось двенадцать крохотных поросячьих трупов!

– Что случилось, Машико? – с трудом выговорил я.

– Несчастье, несчастье, Зурикела. Вот тут через дыру в заборе пролезла – и пожалуйста… Сколько раз я предупреждала его: приглядывай, старый черт, за свиньей, не позволяй ей лазить куда вздумается! Не послушался, окаянный!.. Теперь пусть локти кусает!

Собрались соседи – пострадавшие, сочувствующие и просто любопытные. Последним во двор пришел Илико. Побледневший, осунувшийся, он долго смотрел на Серапиону, потом снял шапку, в сердцах швырнул ее на землю и сказал:

– Где твоя справедливость, господи?! Совести у тебя нет! Что мне теперь делать?

– Крепись, Илико! – раздались ободряющие голоса. – Ничего ведь страшного не случилось: свинья жива, и все будет в порядке! При ее-то темпераменте!..

– А как быть с кредиторами? – сокрушался Илико.

– Обойдется как-нибудь…

– Соседи, люди добрые, согласны ждать до следующего опороса? – обратился Илико к кредиторам.

Наступило неловкое молчание.

– Ну как, подождем? – спросил кто-то.

– А что ты с ним поделаешь? Не отбирать же у него теперь кукурузу! Да и черта с два он ее отдаст!

Кругом захохотали. Даже Илико улыбнулся. Инцидент близился к благополучному концу. Но тут неожиданно в толпу ворвался разъяренный Серапион Сепертеладзе.

– Эй ты, черт одноглазый, – набросился он на Илико, – последний раз предупреждаю: или перемени имя своей проклятой свинье, или я за себя не ручаюсь! При свидетелях заявляю!

– Ты что, пьян или белены объелся! Чего орешь?! – огрызнулся Илико.

– Он

еще спрашивает! Половина села собралась у моего дома, – слышали, говорят, Серапион разрешился поросятами! Бабы к жене лезут с соболезнованиями!.. А он еще спрашивает!.. Убью обоих – и тебя и твою паршивую свинью!..

Толпа покатывалась со смеху, и вместе со всеми хохотал Илико. Вырывавшегося из рук Серапиона насилу отвели домой.

– А поросята-то оказались самками… Все двенадцать… – проговорил Илико и искоса поглядел на Кучулию Цинцадзе.

Соседи понемногу разошлись. Остались только я, Илларион, Илико и Серапиона.

– Погубила она меня, – сказал Илико.

– Пойдем-ка домой, – сказал Илларион.

– Пойдем, Илико! – сказал я.

В ту ночь мы справили поминки по безвременно погибшим поросятам…

Аттестат зрелости

Шло время. Дни, не похожие друг на друга, как испеченные в золе бабушкины лепешки, сменялись днями. И каждый новый день приносил новую радость. Отцы, мужья, сыновья, братья возвращались в родные дома.

Из нашей семьи на фронте не было никого, но я каждый день вместе со всеми выходил на дорогу встречать грузовики, на которых возвращались в село раненые и увешанные орденами бойцы. Вместе с друзьями я обнимал и целовал их.

Незнакомые смущенно улыбались, знакомые ласково трепали меня по щеке и замечали, что я здорово вырос и возмужал. Радость, счастье и мир, неожиданно покинувшие наше село четыре года назад, вновь возвращались к нам. И село встречало их, как встречает мать давно потерянного и вновь обретенного сына.

Шла весна 1945 года…

Под щедрыми лучами солнца цвела пробудившаяся природа. Вдали, на склонах бархатистых гор, паслись стада. Воздух был наполнен ароматом полевых цветов.

В школе занятий уже не было. Мы готовились к выпускным экзаменам.

Я и Мери с утра шли на край села, к старой заброшенной мельнице, усаживались в тени огромного орехового дерева и занимались.

Вот и сегодня мы сидим под деревом и готовимся к грузинскому языку.

– Стихи ты должен знать наизусть, – говорит Мери. – Вот послушай – это Галактион.

В сердце мечта таится,Небо – полоской ясной.Юноша: «Стой, девица!»Девушка: «Сгинь, несчастный!»

– Моя бабушка здесь бы сказала: чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный, – говорю я.

Мери смеется и закрывает мне рот рукой – не мешай, мол.

Потом я читаю свои любимые стихи, которые, хотя их и нет в программе, я обязательно прочту на экзамене:

На Ксани и Арагви сноваЛуга окрестные в цветах,И терпкой патокой медовойОпять кипят твои уста.