Я, бабушка, Илико и Илларион
Шрифт:
– Ах ты, мерзавец! – взвизгнул «топор» и, сорвав с плеч свой поруганный башлык, вышвырнул его в окно.
– Стащите его вниз, свинью этакую! – зарычал «индюшиное яйцо».
– Представляете, какой ужас! Что же мне теперь делать? Главное – не моя! – стонал пассажир с билетом, вытирая платком сорочку.
– Завяжите ему рот полотенцем, – посоветовал кто-то из соседнего купе.
– В чем дело, товарищи? Неужели лопнул бочонок? – раздался вдруг тихий голос блондина. С верхней полки, из полумрака, выглянуло его сконфуженное, бледное, словно мел, лицо.
– Ты еще издеваешься над нами, подлец?! «Лопнул бочонок»! У тебя что, винегрет в бочонке?! А?! Вот я тебе!.. –
…Спустя полчаса тосты возобновились. Вскоре за трапезой остались лишь я и Амбако.
– Я хочу, чтобы ты, дядя Амбако, познакомился со мной ближе, – попросил я.
– Кто ты такой?
– Я – Зурикела Вашаломидзе!
– Что ж, фамилия у тебя хорошая, и выпить ты, видать, не дурак. А чей ты сын?
– Я сын моей бабушки, Иллариона и Илико.
Амбако вытаращил глаза.
– Может, еще чей-нибудь? – спросил он наконец.
– Больше ничей. Только троих. Я петь хочу.
– И потому едешь в Тбилиси?
– Нет, в Тбилиси я еду учиться. Ведь у меня есть аттестат зрелости. А у тебя есть? Нету? Ты и знать не знаешь, что такое аттестат зрелости. Да здравствует учение! – сказал я и опорожнил стакан.
– Я вот что тебе скажу… Ты, видать, неплохой парень… Ты слушаешь меня? Да перестань же смеяться как дурак! Слушай! Я – Амбако Горделадзе и тоже еду учиться. «Куда тебе, старый хрыч, учиться!» – скажешь ты. Вот и напрасно. Учиться, брат, никогда не поздно… Вот когда царя Николая с престола свергли… Да ты держись, не падай!.. Когда Николая, говорю, свергли с престола, я был таким же, как ты, молокососом. И думал я, что сидел царь на большой тахте, а потом пришли к нему рабочие и крестьяне, взяли его за ноги и стащили с той тахты… Так я тогда думал. А почему я так думал, знаешь? Неучем был, вот почему! Зато сыновья у меня ученые. Понял? Да здравствует учение!..
– Да здравствует дядя Илларион!
– Амбако мое имя!
– Нет, Илико!
– Амбако!
– Говорю тебе – Илико! Но когда у тебя вырос второй глаз?
– Слышь, сынок, меня зовут Амбако!
– Дядя Илларион, дай-ка я тебя поцелую!
– Черт с тобой, Илларион – так Илларион, но если, бог даст, протрезвишься, зови меня Амбако!
– Не хочешь меня поцеловать?
– Чудак ты! Отчего не поцеловать хорошего парня?
Амбако вытер губы рукавом и громко чмокнул меня. Я положил голову на плечо Амбако и закрыл глаза.
– Помнишь, Илларион, как ты подстрелил бедного Мураду?
– Помню, сынок, как же не помнить!
– А помнишь, что ты тогда сказал?
– А ну-ка напомни!
– Утешал меня: не плачь, мол, Зурикела!
– Да, да, вспомнил!
– А ты? Ты ведь тоже плакал!
– Я плакал? Ну да, конечно, плакал!
– А табак помнишь? Тот, которым нас угощал Илико?
– Как же, отличный был табак!
– Да нет, я спрашиваю про наперченный табак!
– Помню и про наперченный.
– Ты ведь знаешь: ты и Илико для меня дороже всех на свете!
– Знаю, знаю, сынок… А теперь засни!
– Бабушка уже спит… Нет, не спит… Думает обо мне…
– Конечно, думает, а как же? Ведь любит тебя…
Мчится поезд, плавно покачиваются вагоны, качается земля и все вокруг… Как бы поезд не сошел с рельсов… Впрочем, мне бояться нечего – я сплю на груди Иллариона… Мозолистая шершавая рука его нежно гладит меня по влажному лбу… Постукивают на стыках колеса… Поезд мчится, гудит.
– Аа-у-у, Зурикела, куда ты, ау-у-у!
– Иду, иду, бабушка! – кричу я и бегу сквозь легкий туман.
– Спи, сынок… – успокаивает меня кто-то.
Что
Я уже студент экономического факультета. Богатство мое по-прежнему состоит из одной пары брюк и одного «хвоста» – по политической экономии. Пока я учился на первом курсе, мою стипендию аккуратно получала моя домохозяйка, причем при каждой получке она упрекала меня:
– Мог бы, лентяй, стать отличником…
Теперь в связи с «хвостом» домохозяйку лишили стипендии, и поэтому к политэкономии мы готовимся вместе.
– Ну как, когда сдаешь? – спрашивает она каждое утро.
– Отвяжись, ради бога, тетя Марта! – злюсь я. – Что ты пристала, точно моя бабушка!
– Пропадите вы оба пропадом! – кричит хозяйка. – Нужны вы мне… Ты думаешь расплатиться со мной или нет? Или забыл про управдома? Сегодня опять он меня предупредил – держишь, говорит, непрописанного жильца, а про благодарность забыла.
– Ну и поблагодарила бы его! Жалко тебе хороших слов, что ли!
– Не скаль зубы, дурак! Садись и занимайся! Если тебе через два дня не восстановят стипендию, выгоню из дому!
– А может, аспирантуру закончить за два дня? Подумаешь, дом! Мышеловка какая-то…
– Каков поп, таков и приход! Может, ты желал комнату с горячей ванной?
– Да, кстати, принеси-ка, пожалуйста, стакан горячего чаю!
– Гроб тебе принесу дубовый!
– И не забудь положить сахару!
Хозяйка уходит. А я грустно смотрю на свои конспекты. Тетя Марта живет в крохотном двухкомнатном домишке в конце Варазис-Хеви. Моя хозяйка – некрасивая, сварливая, но добрая женщина. У нее всего один жилец, да и тот – я. Я занимаю одну комнату, в которой, кроме меня, помещаются одна кушетка, один стол, Софья и вышитая женщина с рыбьим хвостом на стене. У Софьи – зеленые глаза. Утром после моего ухода она старательно чистит и вытирает мою единственную тарелку, потом весь день сидит на подоконнике и глядит на старое тутовое дерево и прыгающих на нем воробьев. Это дерево и тетя Марта, оказывается, ровесники, но еще никто не видел его плодоносящим. Софья – очень хитрая и себялюбивая. Вечерами она терпеливо ждет, когда я лягу и согрею постель. Лишь после этого она сходит с подоконника и осторожно лезет ко мне под одеяло. Я очень люблю Софью, нет, не то что люблю, просто очень привык к ней, – наверное, это и есть любовь. Откуда она пришла к нам, – этого не знаем ни я, ни моя хозяйка.. Было это вечером. Она молча вошла в мою комнату, задрала хвост, потерлась боком о ножку кушетки и вопросительно взглянула на меня, словно спрашивала: «Я нравлюсь тебе?» Она была похожа на соседскую девушку, и поэтому понравилась мне. «Софья, Софья!» – позвал я ее. Она повернулась ко мне спиной и не спеша направилась к двери. «Куда ты, Софья, останься, пожалуйста!» – попросил я. И Софья осталась. С тех пор мы живем вместе…
Софья чувствует, что дела мои обстоят неважно, и всячески старается поддержать меня. Я в десятый раз перечитываю конспект и в отчаянии кладу его под подушку. Вчера вечером тетя Марта сказала мне, что я отъявленный безбожник, отсюда и все мои беды. Я ответил, что, по-моему, самый безбожный безбожник – это сам бог, который лишил меня покоя, а ее – стипендии. Тетя Марта заявила, что господь не простит мне подобного богохульства. Я сказал, что чихал я на этого бога. Тогда тетя Марта потребовала, чтобы я немедленно пал на колени и вымолил у всевышнего прощения, иначе он лишит меня дара речи. На это я ответил, что всевышний уже лишил меня языка, – второй раз выхожу на экзамен и ни разу не могу вымолвить ни слова! Тогда тетя Марта испуганно перекрестилась, плюнула и с шумом захлопнула за собой дверь…