Я, бабушка, Илико и Илларион
Шрифт:
– Ты мне не подмигивай, лучше давай билет, а то залеплю по морде!
Вечерами мы ходим в кино. Водил я Иллариона и в цирк и в зоопарк – хочу удивить его чем-нибудь. Но в Тбилиси Иллариона ничего не удивляет, кроме трех вещей: первое – когда я успеваю заниматься; второе – почему у клоуна в цирке зеленые волосы; третье – как могут жить люди в городе без вина «Изабеллы», лука-порея и подогретого мчади.
В свободные от культпоходов вечера мы сидим у тети Марты вокруг пузатого желтого самовара, Илларион рассказывает нам разные истории, мы пьем кипяток и хохочем. Иллариону
Я и Илларион спим вместе, в одной постели. Перед сном он или читает, или разбирает прочитанное, или расспрашивает меня о городских делах, или проповедует мораль. Иногда все это он делает вместе. Софья лежит между нами, внимательно прислушивается к нашей беседе и блаженно мурлычет. Илларион с первого же дня невзлюбил Софью. Она платит ему взаимностью. Когда Софья впервые увидела в моей постели Иллариона, она выгнула спину, задрала хвост и недовольно фыркнула. Илларион безо всякого вступления схватил Софью за загривок, открыл окно, и не успел я опомниться, как Софья оказалась в снегу. Я объяснил Иллариону, что Софья – равноправный член нашей семьи. Так же, по возможности, разъяснил Софье, что Илларион – близкий нам человек. Было достигнуто временное перемирие. Но восстановить прочный мир мне так и не удалось.
– Прогони ее к чертям, покоя от нее нет! – говорит Илларион.
– А чем она мешает тебе? – говорю я.
– Как не мешает, когда я ночью боюсь пошевелиться, – еще раздавишь ее, проклятую!
– А ты не шевелись!
– Может, мне перестать дышать?
– Куда же я ее дену?
– Пусть дрыхнет под кушеткой!
– Под кушеткой холодно!
– Хорошо! Тогда под кушетку полезу я, а она пусть нежится в постели!
– Пожалуйста! Лезь!
Илларион ничего не отвечает, хватает кошку за хвост и швыряет на пол. Софья жалобно мяукает, лезет под кушетку и терпеливо ждет, пока не раздастся храп Иллариона, чтобы вновь залезть в постель и занять свое законное место. Но Илларион долго не засыпает.
…Илларион болен. У него болит левый глаз, очень болит. Любовь ко мне и болезнь привели Иллариона в Тбилиси. Илларион не трус, но идти к врачу боится, про больницу и слышать не желает! А глаз болит все больше. По ночам боль становится просто нестерпимой. Бедный Илларион готов лезть на стену. Я хожу за ним, успокаиваю, как могу, – напрасно…
Наконец я решаю, что ждать больше нельзя.
Мы одеваемся, заворачиваем в газету бутылку водки и один хачапури и, по рекомендации тети Марты, отправляемся в Сололаки к частному врачу. Правда, он сам одноглазый, сказала тетя Марта, но зато самый искусный, самый знаменитый врач во всем городе, участник Отечественной войны, который, оказывается, за какой-нибудь месяц вылечил ее от ячменя. Поэтому мы очень удивились, не увидев перед домом врача очереди ожидающих пациентов.
– Я погиб! Видно, у него сегодня нет приема! – простонал Илларион.
– Ничего, Илларион, не волнуйся! Пойду, брошусь перед ним на колени, уговорю принять! – успокоил я Иллариона и решительно постучал в дверь. В коридоре что-то загрохотало, потом раздался шепот,
– Извините, пожалуйста, – начал я, – у уважаемого профессора сегодня, кажется, нет приема, но мой дядя приехал из деревни, у него страш…
– Ну вас… – оборвала меня женщина, – а я думала – вы инкассаторы!
Женщина проворно вкочила на стул, достала из кармана халата скрюченный кусок проволки – «жулик», затолкала его под электрический счетчик и спрыгнула.
– Ну, что хотите?
– Уважаемый доктор должен обязательно принять нас. Без этого мы не уйдем отсюда! – сказал я и приготовился к отражению атаки.
– Что вы, что вы! Сию минуту! Пожалуйста сюда, – засуетилась женщина. – А кто вас направил к нам? Пройдите, пожалуйста, в комнату!.. Мамонтий! Мамонтий! Больные пришли! Больные!
Женщина схватила нас за руки, втолкнула в комнату, снаружи заперла дверь на ключ и с криком «Мамонтий! Мамонтий!» убежала. Спустя минуту в комнату ворвался высокий небритый мужчина в полосатой пижаме. Один глаза у него был зеленый, а другой – красный.
– Садитесь! – сказал он строго.
Мы огляделись. В комнате стояли кровать, письменный стол и два стула.
– Сюда сядет больной, сюда сопровождающий, – указал он на стул и кровать; сам подсел к письменному столу.
Мы заняли указанные места.
– На что жалуетесь? – спросил врач.
– На глаз! – ответил Илларион.
– А в чем дело? Болит?
– Нет, танцует! Не видишь? Слепну.
– Чем лечился в деревне?
– Сперва чаем промывал, потом сырым молоком…
– А сахаром не пробовал?
– Смеешься?! – обиделся Илларион.
– Наоборот! Видать, много у тебя молока и чаю! Вино пьешь?
– Пью!
– Нехорошо!
– Я хорошее вино пью! – успокоил его Илларион.
– Куришь?
– Курю!
– Тогда дай закурить? – попросил врач.
– Угости его папироской! – сказал мне Илларион.
Я протянул пачку. Врач достал две папиросы, одну тотчас же засунул себе в рот, другую – за ухо.
– Выкурю после обеда, – пояснил он.
– Возьмите, пожалуйста, еще!
– Так и быть, из уважения к тебе, после обеда выкурю две штуки! – сказал врач, достал из пачки еще одну папиросу и заложил за второе ухо.
Хорошо еще, что у него было только два уха, иначе мы с Илларионом остались бы в тот день без папирос. Накурившись, он пересел ближе к Иллариону и ткнул пальцем в больной глаз. Илларион подскочил.
– Больно?
– А ты как думаешь?
– Нервный?
– Не то что нервный – сумасшедшим стал! На стенку готов лезть! – сказал Илларион.
– Мда-а, на то и глаз… Вот, помню, у меня болел глаз, так это была боль! Насилу меня из петли вынули!
– Что же с тобой стряслось! – спросил сочувственно Илларион и знаками приказал мне поставить на стол водку и хачапури.
Я повиновался.
– Что это такое? – закричал врач.
– Прохладно у тебя, не мешало бы пропустить по одной, – сказал Илларион.