Я, бабушка, Илико и Илларион
Шрифт:
– Спишь?
Софья не ответила. Она снова открыла один глаз, посмотрела на меня, потом закрыла и продолжала мурлыкать.
– Софья, – сказал я, – это довольно глупо с твоей стороны! Ну, почему ты дуешься, скажи, пожалуйста? Ведь я был у тети Марты!
Софья хотела что-то ответить, но не смогла: ведь это была Софья, а не Мурада, который понимал меня с полуслова и мог глазами разговаривать со мною на любую тему…
– Софья, – продолжал я, – сегодня день моего рождения. Знаешь, сколько лет мне исполнилось?
Софья не знала и, видимо, не интересовалась этим. Но она прочла в моих глазах
…Светало, когда у нашей калитки кто-то громко позвал:
– Хозяин!
Я не был здесь хозяином и поэтому не откликнулся.
– Эй, хозяин! – позвал кто-то еще раз.
В комнате тети Марты послышался шум, потом скрипнула дверь и по балкону прошлепали тапочки моей хозяйки.
– Кто там?
– Где тут живет Зурикела Вашаломидзе?
– Кто?
– Прохвост Зурикела Вашаломидзе!
Всемогущий боже! Святая Мария! Тетя Марта! Софья! Знаете ли вы, что такое чудо? Знаете ли вы, как от радости останавливается сердце? Нет? А знает ли об этом тот, кто сейчас произнес мое имя? Быть может, это всего-навсего телеграмма? Нет, это не телеграмма! Так в чем же дело? Спокойнее, Зурикела! Не выскакивай босиком во двор, простудишься, выгляни-ка сперва в дверь! Нет, нет, беги, лети к калитке! Кричи, плачь, смейся, пой, Зурикела! С огромным хурджином на плечах, запорошенный снегом, с посиневшим от холода носом во дворе стоит твой Илларион!
Илларион прекрасно, – словно это было вчера, – помнит день рождения Зурико. В тот день он в последний раз выстрелил из своей берданки, – вскоре после этого ружье у него отобрали. Что бы там ни случилось, Илларион не забудет день рождения Зурико, потому что нет на свете никого, кто был бы Иллариону дороже, чем Зурикела.
Вот и сейчас он приехал к своему любимцу и привез теплые шерстяные носки, вино, водку, сушеные фрукты. И деньги. Свои премиальные – за шелковичные коконы – семьсот рублей. А еще привез он письмо от бабушки. А ну-ка, что там пишет бабушка своему Зурико?
«Сыночек мой! Ты теперь ученый человек, известный всему Тбилиси. В твою школу пришло письмо из университета. Кого, мол, это вы нам прислали? Кто его учил? Я так и знала, что ты всех там с ума сведешь, мой дорогой! Смотри не урони чести нашего села! Больше ничего мне от тебя не нужно, сынок! Завтра тебе исполнится двадцать лет. Так ведь? Через год подыщу тебе невесту, мой мальчик. А как же? Должна же я покачать люльку твоего сына! Потом я умру, и ты похоронишь меня. Но только не смей плакать! С песней, со смехом похорони свою старую бабушку, мой ненаглядный! Сожалеть мне не о чем – прожила я немало, хватит с меня… В деревне у нас, слава богу, все благополучно. У Илико отелилась корова. Хромой Архипо отдал богу душу, похоронили в прошлое воскресенье. Матрена наконец-то выдала замуж свою черную, как головешка, девку. Я и Илико посылаем к тебе Иллариона с небольшим гостинцем. Присмотри как следует за ним. Бедняга жалуется на глаз. Ты уж постарайся, пожалуйста, поговори с профессорами, пусть вылечат нашего Иллариона. Вот и все, мой мальчик. Мери и все соседи шлют тебе привет. Крепко тебя целует
Целый день Зурико читает и перечитывает это письмо. Читает и на другой день, и на третий. Ему хочется плакать и смеяться, кричать и петь. К черту Тбилиси, учение, диплом! Зурико соберет свои пожитки, купит билет и поедет в деревню, туда, где его ждут бабушка и… Мери. Поедет! Обнимет свою добрую, старую бабушку, а потом пойдет к Мери и спросит:
– Тебе холодно?
– Холодно, – ответит Мери.
Зурико снимет тулуп, накинет на ее озябшие плечи, обнимет, и так они будут шагать до утра по белому нетронутому снегу…
Еще один одноглазый
Уже месяц, как Илларион живет у меня. Ему не нравится ни моя комната, ни моя библиотека.
– Бальзак – «Шагреневая кожа», Ромен Роллан – «Кола Брюньон», Проспер Мериме – «Матео Фальконе», Гюго – «Собор Парижской богоматери», Джавахишвили – «Квачи Квачантирадзе», Диккенс – «Давид Копперфильд», Галактион Табидзе – «Избранные стихи», Омар Хайям – «Рубаи», Гамсахурдиа – «Похищение луны», Илья… Акакий… Важа… Казбеги, Чонкадзе, – перебирает он книги на полке, потом смотрит на меня поверх очков и удивленно спрашивает:
– А куда ты дел Эгнатэ Ниношвили?
– Они ничем не хуже Эгнатэ, – успокаиваю я Иллариона.
– Не хуже? Кто из них может стать рядом с Эгнатэ?!
– Все!
– Кто, например? Половину этих фамилий первый раз слышу!
– А ты прочти – и узнаешь, – говорю я.
Илларион смотрит на меня с нескрываемой иронией и небрежно перелистывает книги…
…Весь день мы бродим по городу, заходим почти во все магазины. Илларион долго, с вожделением смотрит на красное кожаное пальто, подбитое мехом. Потом начинается детальное ознакомление с магазином скобяных изделий. Илларион тщательно осматривает привязанные к прилавку напильники, молотки, пилы и замки. Потом осведомляется – нет ли в продаже аппарата для опрыскивания виноградников, и, не дожидаясь ответа, выходит из магазина. Дольше всего мы задерживаемся в магазине «Охотсоюза».
– Порох есть? – шепотом спрашивает Илларион у продавца, перегнувшись через прилавок.
– Нет! – коротко отвечает продавец.
– Дробь?
– Нет!
– Эзала?
– Это еще что за черт – эзала? – повышает голос продавец.
– Капсюль, несчастный! – повышает голос и Илларион. – Пыж!
– Выражайся повежливее! – кричит продавец. – Кого ты называешь пижоном?!
– А ты чего орешь, словно раненый медведь? – наступает Илларион.
– Что ты сказал? – бледнеет продавец. – Уберите отсюда этого ненормального, иначе убью его на месте!
Дело принимает серьезный оборот, и я спешу вывести Иллариона из магазина.
– Чем ты меня убьешь, несчастный, – кричит Илларион, – у тебя ведь нет ни пороха, ни дроби!
…Иногда мы совершаем поездки на трамвае или троллейбусе. Билеты, как правило, приобретает Илларион, потому что я студент и у меня своего горя достаточно. Вначале Илларион радовался, когда кондукторша, получая от него деньги, подмигивала ему, щекотала ладонь, но билета не давала, – понравился, мол, думал он. Но однажды, когда такую же процедуру с ним проделал здоровенный детина-кондуктор, Илларион не вытерпел и гаркнул на весь вагон: