Я - богиня любви и содрогания
Шрифт:
— Циана, — шептал дед, поглаживая сморщенными руками обтрепавшуюся ленту. — Сколько лет прошло, а ты все из головы не выходишь… Циана… Вышла замуж за богатея! Еще бы!
Старик надрывно прокашлялся в кулак, тряся седой головой и снова пропустил сквозь пальцы ленточку. Воспаленными глазами в обрамлении седых, кустистых бровей он смотрел, как лижут поленца яркие и вертлявые языки огня, как поднимается сноп искр от проседающего костра и думал о чем-то своем.
— Еще бы! Богатей! А я бы тебя и без приданого взял бы! Толку с него? Вон сколько нажил, а счастья не было! — бухтел старик, а по щеке его текла
— Игнас! Сынок! — послышался уставший женский голос. Дверь открылась, и на пороге появилась немолодая, рябая женщина в чепце. — Спит уже! Конечно, за день так умаяться!
Мать вытерла большие, распухшие и красные руки о фартук, подошла к столу и увидела маленькую бумажку. Ее взгляд упал на спящего сына. Она собиралась было уйти, но женское любопытство взяло верх. Мать тайком развернула записку, прочитала, усмехнулась и задумчиво посмотрела в окно. Я видела, как она рвет бумажку на части и обрывки прячет в засаленный карман фартука.
— Ой, не пара она тебе, сынок! Не пара! Счастья тебе с ней не будет! Норовливая, с характером! Ничего! Женим тебя на хорошей девушке — век счастливо проживете! — послышался ее голос. Мать села на постель сына, положила руку ему на голову. — Ты у меня мальчик золотой, толковый. И девушку тебе подберем толковую, работящую, скромную. Чтобы век с ней жил и не тужил! А эту вертихвостку мы отвадим. Позабудешь ее и не вспомнишь.
Мать с сыном растворялись, словно призраки, а в зеркале клубился туман. Я встала с кресла и шагнула в коридор его снов.
В цветущем саду на белой скамеечке одиноко сидел молодой мужчина в белой грубой рубахе с завязками на вороте и задумчиво смотрел на старый портрет.
— Ты больше не приходишь ко мне во сне, — горевал он, проводя пальцем по деревянной рамке. — А я все жду, жду… Было богатство, да сплыло богатство. Понаделал твой муженек долгов, а ты всю жизнь отдавала. Состарилась уже, внуков вырастила, все тебя покинули… Но я не покину тебя, моя маленькая девочка с самой красивой улыбкой во всем мире… Помнишь, как мы с тобой гуляли под луной за городом? Помнишь, как я наклонился к тебе и сказал, что люблю, а ты посмотрела на меня испуганно… Я тогда сорвал цветущую веточку с дерева и подарил тебе. Ты тогда еще спросила, а что это так красиво цветет, а я ответил первое, что мне пришло на ум! Дуб! И ты поверила!
Я видела улыбку на мгновенье озарившую его лицо. Он гладил пальцами портрет, а в руках его появилась лента.
— Я все помню … Всю жизнь помнил… Другую обнимал, и тебя представлял… Целовал ее и о твоих губах думал… Помню, как твоей косы упала лента, а я шел следом и подобрал ее… Хотел отдать, а потом посмотрел, как ты к мужу прильнула, и передумал… Вот теперь она у меня лежит… Берегу ее… Буду помирать, на руку намотаю, с ней и похоронят…
Все вокруг дышало каким-то сладким умиротворением и почти осязаемой грустью… Мои шаги в чужих снах были неслышны, и ворчливый дед даже не узнал, что я вместе с ним смотрела на портрет любимой.
— Покажи
— Один и тот же сон пятьдесят лет, — вздохнула Циана, обнимая себя. — Один и тот же…
— Он придет, — внезапно прошептала я, а она осмотрелась по сторонам. Почему-то я была уверена, что он придет. — Сегодня он придет…
Девушка вскочила на ноги и стала оглядываться по сторонам. Ветер зловеще выл, а огромный дуб прятал под сенью темных ветвей бесстрашную девушку.
— Кто это сказал? — с надеждой шептала она в темноте. — Мне точно не почудилось?
Циана вертела головой и прислушивалась, а я уже шла в чужой сон розовым туманом, видя на горизонте всю ту же белую скамейку и одинокий силуэт. Я подошла и схватила его за руку, потянув за собой.
— А! Вот и ты! — усмехнулся молодой мужчина, послушно вставая со скамьи. — Нашла меня! Сколько тебя можно ждать?
Я уверенно вела его по дороге, которая сама появлялась под ногами и вела куда-то в розовую дымку.
— Ну что, костлявая! — усмехался Игнас, послушно идя следом. — Зову тебя, зову, а ты вон аж когда пришла!
— Да не костлявая я! — обиделась я, вспоминая о паре — тройке лишних килограмм.
— Шутишь, безносая? Ну-ну, шути! Тебе, безглазой, поди, все равно! — по-старчески ворчал Игнас, а у меня закрадывались подозрения, относительно искренности рыданий на его предполагаемых похоронах настрадавшихся родственников. — Что ж ты меня стороной обходила? Что ж ты меня полвека горевать заставила?
Я тащила его в тумане и скрипела зубами, глядя, как туман начинает рассеиваться. Послышался знакомый зловещий скрежет веток в промозглой темноте. Гордый у нас мужик! Не пришел, не поговорил. Проще пятьдесят лет сидеть и щеки дуть ворчливым хомяком.
— Циана ждет тебя в этой обители скорби, — зловеще прошептала я. Но тут Игнас схватил меня за руку. Он упал на колени, прижался губами к моей невидимой руке и стал целовать ее.
— Нет! Только не ее! Умоляю! Не надо! — задыхался и кричал перепуганный Игнас, цепляясь за меня и умоляя.
— Не забирай ее! Меня возьми! Меня! Забери меня вместо нее! Что угодно проси, все сделаю! Пусть она живет! — рыдал Игнас, целуя мою руку. — Пусть моя Цианочка живет.
— В ночь перед замужеством она бросила тебе записку, в которой написала, что хотела сбежать с тобой, но твоя мать порвала бумажку, пока ты спал… И Циана уже много лет ждет тебя возле того дерева… — пояснила я, глядя, как Игнас ползает вокруг меня на коленях. — Если завтра, когда проснешься, не явишься к ней цветами и разговором, то заберу ее!