Я – бронебойщик. Истребители танков
Шрифт:
– Держаться! – надрывался он. – Держаться, и ни шагу назад. Кто отступит без приказа – трибунал и расстрел на месте.
– Некуда нам бежать, – в сердцах выкрикнул в трубку один из комбатов. – Танки догонят, на гусеницы намотают. И ваш трибунал не понадобится.
– Я вас…
Неизвестно, чем еще собирался грозить подполковник, но связь оборвалась. В распоряжении командира полка оставалась пара уцелевших гаубиц и батарея 120-миллиметровых минометов. Оружие сильное, но стороны сблизились настолько, что минометы были уже бесполезны, а к гаубицам
Когда начиналась атака, Рекунков был обязан пустить в ход мощные полковые минометы. Они не обладали большой точностью стрельбы, однако мины весом шестнадцать килограммов при близком попадании могли перебить осколками гусеницы, смять ствол орудия. А прямое попадание мины, летящей сверху, как бомба, могло пробить броню и поджечь танк.
Рекунков хотел дать такую команду, но вмешался комиссар:
– Не надо, Семен, – посоветовал он. – Это наш последний резерв. Чем будем отбиваться, если танки на нас пойдут? Да и мин не так много.
Рекунков не желал признаться себе, что боится. В первую очередь плена – подполковнику могут простить гибель всего полка, но только не плен, приравненный к предательству.
Боялся, как и всякий человек, смерти. Сейчас, на взлете военной карьеры, когда открылись перспективы стать командиром дивизии – а это генеральская должность, было обидно и глупо погибать.
Рекунков не уважал за трусость своего комиссара. Что с того взять – гражданский человек, случайно попавший в армию. А сейчас Рекунков сам скатывался вниз, спасая свою жизнь.
Артиллеристы и минометчики были готовы открыть огонь. Недоумевали, почему не поступила такая команда. Резервное отделение бронебойщиков тоже стояло наготове, а комполка названивал в дивизию, просил дополнительно артиллерию. Ему ответили не менее категорично, чем он сам разговаривал с комбатами:
– Свою артиллерию проссал, готовь гранаты. Лишних орудий у нас нет. Кстати, мы тебе роту ПТР недавно передали. Тридцать с лишним противотанковых ружей. Воюют они?
– Воюют, – без особого подъема отозвался комполка. Бросив трубку, выругался: – Много они навоюют со своими кочергами!
Свежеиспеченный подполковник был неправ. Роту ПТР возглавлял опытный командир Тимофей Макарович Зайцев, для которого эта война была уже вторая. Бойцы были подготовлены им на совесть. Готовые к схватке с танками, они наносили немцам чувствительные удары.
На центральном участке наше отделение сумело поджечь один танк Т-3 и добить угодивший на мину второй такой же танк. Справиться с этими 20-тонными машинами, имевшими толстую броню, было не просто. У меня в отделении погибли два человека, понесли немалые потери пятая и шестая роты, отражая атаку штурмовых взводов. Кроме того, мы крепко подковали и заставили убраться легкий Т-2 с 20-миллиметровой пушкой.
Пока наш подполковник надрывал глотку, на левом фланге два тяжелых Т-4 успели натворить дел, постреляв и раздавив многих бойцов первого батальона. Когда молодой командир противотанкового
Полковая «трехдюймовка» подбила Т-3, шедший следом. Второй танк был обстрелян из ПТР и получил несколько пробоин. Был убит наводчик. Командир Т-3 понял, что продвинуться дальше не сумеет – со ста метров его издырявят и подожгут.
Взяв на буксир подбитого собрата, Т-3 попятился назад, продолжая вести огонь. Атака застопорилась.
Пришли в себя бойцы первого батальона, понесшие большие потери. Увидев разорванные гусеницами тела товарищей, забросали гранатами оба тяжелых Т-4. Бутылка с горючей смесью разбилась о броню одного из них, заставив спешно отступить, чтобы погасить огонь. Оба тяжелых танка забрались в глубину обороны, прорвали ее, уничтожив три пушки и десятки людей.
Но сейчас разорванное кольцо сомкнулось. Экипаж горевшего Т-4 не мог вылезти наружу, погасить огонь и вытянуть на буксире второй Т-4 с разорванной гусеницей. Пули барабанили по броне, взрывались гранаты и летели новые бутылки с «коктейлем Молотова».
Двое бронебойщиков, спрыгнув в окоп поближе к танку, всадили в горевший Т-4 обойму из самозарядного противотанкового ружья. В ответ получили пулеметную очередь, но успели укрыться. Понимая, что промедление обернется для танка и экипажа гибелью, командир Т-4 приказал спешно уходить задним ходом.
Второй Т-4, с разорванной гусеницей, остался на наших позициях. Старшина Савелий Гречуха прыгнул на башню отчаянно отстреливавшегося танка и выпустил барабан своего старого нагана в смотровые щели.
– Горючку или гранату дайте! – кричал он сверху.
Один из бойцов протянул ему черную бутылку с горючей смесью, но башня, резко крутанувшись, ударила пушечным стволом красноармейца. Ему сломало руку, бутылка разбилась о мерзлую землю, на бойце вспыхнула шинель. Двое ребят оттащили его в сторону и, обжигаясь, сорвали шинель.
Савелий был своеобразным человеком. Замедленный в движениях, смурной, он не лез на рожон. Но сейчас в нем что-то переломилось. Кое-как удержавшись на вращающейся башне, он пытался перезарядить наган. Не получалось. Но он твердо намеревался добить немецкий танк, не считаясь с опасностью.
У экипажа не выдержали нервы. Открылся верхний люк, из него высунулся лейтенант, командир танка. Выстрелил в упор, ранив старшину в плечо. Если бы лейтенант знал, с кем имеет дело, наверное, не стал бы связываться с русским.
Гречуха своими мощными руками раздавил лейтенанту пальцы, схватив парабеллум, вытянул тело наружу и переломил ему шею. Говорят, это была жуткая картина. Немецкий лейтенант вырывался, кричал, предчувствуя смерть, затем смолк.
Савелий, сбросив тело вниз, стрелял в открытый люк из парабеллума, нависнув над ним как глыба. Танк можно было захватить в качестве трофея, с исправной пушкой и пулеметами. Но вокруг него разгорелся целый бой.