Я бросаю оружие
Шрифт:
— Я так и думала, что вы, наверное, здесь... Здравствуйте, Герман, с праздником. Витя, можно тебя на минуточку?
Мы с Оксаной отошли чуть в сторону от парней. От растерянности, похоже, Мамай даже не сумел ничего ответить на ее приветствие. Он нехотя повернулся полубоком к нам, делая вид, что его это не интересует и не касается. И не успел отреагировать, что его Оксана сегодня видела, — чего же здороваться?..
Оксана зашептала:
— Витя, я бы никогда не решилась сама вот так...
— Что-то случилось? Из-за зеркала,
— Из-за зеркала? Нет. Когда ты ушел, я взяла папин пистолет и выстрелила в окно, в землю, а папе сказала, что баловалась перед трельяжем и...
— А он?!
— Он на меня никогда не сердится. Он только сказал, что обязательно сам научит меня стрелять, но чтобы я никогда не брала пистолет.
— А у тебя не очень болит... там?.. — смущаясь, отважился я спросить ее с надеждой, и тут, опять вспомнив, как я ее целовал, сам почувствовал, как зарделся весь.
Оксана тоже вспыхнула, но доверчиво улыбнулась: — Нет, совсем ничего почти... Меня сегодня толкнули на палисадник, — там, у вас в школе, так спина и сейчас куда больше болит. — Она опять как-то очень застенчиво, будто беспомощно улыбнулась, на минуту отвернулась от меня, кажется, ища что-то через ворот платья, повернулась опять, показала мне на ладони мою сплющенную пульку. — Вот. Я ее навсегда сохраню. Мы уезжаем уже завтра, Витя... На станцию пришел специальный вагон...
Это, оказывается, так скоро?!
Но я не успел ничего ни почувствовать как следует, ни расстроиться. Оксана зашептала снова:
— Я нарочно искала тебя — сказать, чтобы ты обязательно приходил к нам сегодня вместе с вашими. Ведь завтра мы уже не сможем увидеться... Приходи обязательно! Я очень буду ждать. Договорились, что все соберутся сразу после городского салюта. Обязательно, слышишь?!
Она сильно сжала мою руку, как-то вся качнулась ко мне. Потом, больше ничего не сказав, быстро повернулась и побежала.
И тут же вернулась обратно:
— Идем, я тебя познакомлю с папой. Вон они стоят, ждут меня.
Лишь сейчас я наконец разглядел среди толпы тетю Лелю и полковника с Борей на руках. Умудрился и не узнать, увидев одну Оксану...
Ольга Кузьминична обрадованно улыбалась мне навстречу:
— Коля, познакомься: Витечка, наш единственный и незаменимый мужчина, я тебе писала о нем... В самые трудные времена. Ой-й, поверишь ли — дрова, печи, вода — все ведь было на нем. И с Борей нянчился, и у Ксаночки был за сиделку, зиму сорок первого — сорок второго она часто болела ангиной: холод да голод, неправильный обмен веществ...
Я покраснел. Редко когда меня хвалили, в глаза тем более.
Боря тоже, видимо, понял, что говорят про него и про меня, закричал мне как утром:
— Здрасть!
И потянулся ко мне, просясь на руки. Я взял его к себе. Ольга Кузьминична рассмеялась:
— Вот, видишь?
— Действительно! —
И протянул мне руку.
Я покраснел еще хуже. И не знал, что делать: Боря был не тяжелый, но я его как-то так держал, что не мог высвободить руки, чтобы пожать руку, которую протянул мне полковник. Он, видимо, заметил и мою краску, и мою неловкость и сказал:
— Ну же, оказывается, и красна девица! А ты что же, сынка? Перебежчик? Папки у тебя нету? Ну-ка, где у тебя папка?
Боря заулыбался и потянулся от меня к полковнику.
— Вот он папка у нас, вот он, папка!.. Ну что же, приглашайте своего, как вы его назвали? — единственного и неповторимого в гости, коли так, — сказал полковник.
— А я уже пригласила! — ответила Оксана.
— Решительная у меня доча! — рассмеялся он.
— А вот и Машенька с Томусей идут! — пропела Ольга Кузьминична.
К нам действительно подходили мамишна и Томка. Володя-студент, видимо потому, что был одет все же не совсем по форме, без головного убора, и не мог даже как положено откозырять полковнику, остановился на почтительном расстоянии, приняв стойку то ли вольно, то ли смирно, сразу и не поймешь. Ох и умеет! Мать заговорила еще на ходу:
— Ага, оказывается, все благородное общество в сборе? Даже и младший Аника-воин тут? Однако, стало быть, только Георгия Победоносца нет? Ну, дождемся и его, подольше ждали... Так, дети, — куда бы вас дети? — вы никуда и не разбегайтесь; после салюта все вместе пойдем...
Я вспомнил, что меня ждут ребята.
— А папа сказал, чтобы после салюта — домой. Мне к ребятам надо, — сказал я еще, невольно глянув на Оксану.
— Фу ты, грех какой, вмешалась, выходит, я в приказы верховного командования? Ничего, авось обойдется! А тебе, конечно, твои дружки дороже матери родной, дороже... Всего, видать, на свете дороже. Ладно, иди. А после салюта тогда прямиком к тете Леле. Постарайся быть человеком: уезжают завтра они, стыдно ведь будет, если проносишься где-нибудь да и не простишься...
Они ушли.
Снова я не знал, радоваться мне или горевать. В то, что Оксана уедет прямо завтра, мне никак не верилось, я должен был внушать себе: завтра она уезжает, завтра мы с ней расстанемся, навсегда. Но, и чувствуя при этих мыслях неизвестную мне, одновременно тяжелую и острую тоску, я в то же время ликовал, оттого что Оксана при всех сама ко мне подошла, сама познакомила с полковником, с отцом, что она меня позвала к себе, и не пройдет и часа, я буду у них. А еще больше оттого, что она такая совершенно необыкновенная девочка, что способна не испугаться вещей, которых бы испугались и тысячи пацанов. А как здорово она выкрутилась с трельяжем?! У меня самого и то бы не хватило ни ума, ни духу.