Я бросаю оружие
Шрифт:
И дальше пошло — как по плану.
Еще до подъема началась артподготовка и возмущенные возгласы Титишны:
— Безобразие какое! Кто это сделал? Откройте сейчас же!
Мы того и ждали, спали мы не раздеваясь, чтобы в случае чего попасть сюда непременно первыми, первыми и прибежали. Мы широко распахнули дверь и сделали вид, что собираемся проскочить в комнату, но Титишна, конечно, нас не пустила даже и в коридорчик и возмущалась и возмущалась!
Мы ей с удовольствием подпевали. Особенно изощрялся Мамай:
— Безобразие!
Титишна, конечно, сказала, что ни за кем бегать не нужно и что она сама во всем разберется.
— Спасибо, мальчики. Идите.
Мы, конечно, устроились под навесом напротив двери играть в ножички.
Дверь несколько раз щелкой чуть-чуть приоткрывалась и тут же закрывалась опять. Ждали, покуда мы уберемся. Потом Титишна забегала туда-сюда, будто по делам, — мы всё сидели.
На зарядку мы не пошли: если нам что и будет, уж не за это. И вообще дело строилось так: давай не будем, а если будем — так давай! На линейку Титишне надо идти непременно самой, тем более что Хохлова-то не будет. Она крикнула нам, пробегая:
— Ребята, марш на линейку! Вы что, сигнала не слышите?
— Мы сейчас придем, — ответили мы, чтобы она успокоилась, но, конечно, и не подумали.
Линейка еще не началась, когда к нам подбежала Оксана:
— Вы чего тут сидите? Татьяна Никитична меня наругала, что не весь отряд на поверке, и сказала, где вы.
— Дуй давай отсюда, — процедил сквозь зубы Мамай.
— Вы что? Витя, тебе еще мало влетело, ты с ума, что ли сошел?
— Не твое дело! — вынужден был огрызнуться и я. Оксана страшно обиделась, даже вся покраснела, резко повернулась, как будто сдала рапорт, и ушла, сказав напоследок:
— Ну, смотри, Кузнецов!
В завтрак на нашем посту остался Мамай. Мы так и порешили, что в завтрак караулит он, в обед — я, потому что дело касалось меня больше других, я и должен за него платить больше, а в ужин — Манодя: он здорово боялся потерять шамовку, и надо было убедить его на своем примере. Мамаю мы потом принесли хлеб с повидлой, а кашу-шрапнель и чай смолотили с Манодей за его здоровье сами. Хорошо еще, что по столовке дежурили наши, а то бы вообще плакала Мамаева утренняя пайка.
Как говорил Мамай, щелочка в дверях опять появлялась, но выйти Хохлов не отважился даже и при нем одном. Титишна была занята на раздатке, контролировала кухонных вместо Хохлова, и выйти из столовки прежде нас не смогла, иначе Мамаю пришлось бы туго, нужно было бы что-нибудь изобретать, чтобы отбрехаться от нее. Хохлов сам ввел этот порядок военного контроля на кухне, тетя Даша еще, главная повариха, поначалу сильно возмущалась: что, мол, мы у детишек будем красть? — видно, и людей, тыловая крыса, мерил по себе, на свой аршин, — сам на нем же и
С завтрака Титишна шла, неся тарелкой накрытую тарелку, а поверх стакан с чаем и хлеб — точно, что несла ему его или даже свой собственный столовский паек: завтракать-то она вместе с вожатыми не осталась, сразу же за нами явилась. Как же: надо ведь такой битюговский курсак чем-то да набивать. К нам она больше не подошла; видать, догадывалась, что мы неспроста тут сидим, а как быть с нами, не знала. Мамай, увидев ее, хохотнул:
— Интересно, а в уборкас он как будет ходить? Поди, горшочек ему принесет из малышового отряда?
Через несколько минут она вышла и все-таки подошла к нам:
— Ребята, вы чего все время тут сидите? Ну-ка передайте по отрядам, чтобы готовились на прогулку.
— Есть, товарищ старшая пионервожатая! — заправски отсалютовал ей Мамай, — Кузнец, ты нас здесь подожди, мы мигом. А какая такая прогулка, в распорядке-то нет ничего?
— Да? Разве?.. Распорядок изменился... — явно подрастерялась тут Титишна, потому что даже и покраснела. Врать-то, видно, и придуриваться она не умела, у нас бы с Мамаем ей получиться.
— Ясно!
Мамай с Манодей убежали, я, конечно, остался.
— А ты что же, Кузнецов?
— Вдвоем они не сумеют?
— Так и будешь целый день здесь сидеть? В отряде занятий никаких нету?
В голосе у нее не было веры, что ей удастся меня и нас вообще когда-нибудь отсюда спровадить, и я решил держаться до последнего.
— Угу. В ножички вот играю.
Я ковырнул перочинник так удачливо, что он встал на ремиз, на рукоятку. Очко! Вот бы Мамай мне позавидовал!
Титишна немного помялась возле меня, не решаясь еще что-то сказать, и подалась восвояси, к своему арестованному хахалю.
Я снова метнул ножичек, и он воткнулся опять очень удачно, пальцев на семь или на восемь, и прокричал, будто это я по поводу игры:
— Но пасаран!
В том углу территории всегда было тихо, а когда я остался один, сделалось тихо совсем. Видимо, потому я услыхал кое-какие обрывки из разговора в комнате Титишны, вернее не разговор, а полушепот-полукрик:
— ...Рохля! Корова толстозадая!
— Идите сами! Сами попробуйте их угнать! Хохлов, видно, спохватился, его голоса не стало слышно. Но Титишна, похоже, уже не собиралась униматься:
— А я вот не боюсь! Мне и так сраму хватает... На фронт уйду, тошно!
Тут уж и Хохлов опять не выдержал:
— На фро-онт... Корова!
Все мы рассчитали правильно! Она все-таки еще раз подошла. Во время обеда, когда я опять остался один.
— Почему ты не обедаешь?
— Живот болит, — брякнул я первое попавшееся, совершенно по-нахальному глядя на нее, не скрывая, что вру.
Тогда пойдем в медпункт? — не приказала, а вроде как попросила она.
— Сам пройдет!