Я буду первым
Шрифт:
Только расслабилась я рано. Когда веселье было уже в самом разгаре, я стала чувствовать себя неуютно. У меня буквально зачесалась спина между лопатками. Я несколько раз оглядела зал, но ничего подозрительного не заметила. Сама себя отругала за паранойю.
Однако сделала это рано. На диван напротив опустился хмурый Платон.
– Весело тебе?
– его голос был холоднее Северного Ледовитого океана.
– Да, - невозмутимо кивнула я головой.
– А мне - нет, - теперь в его словах зазвучали нотки сдерживаемой ярости, - Лен, ты зачем это делаешь, а?
Я уставилась на
Глава 6.
Задушевный разговор у нас вряд ли получится. Но как тогда добраться до его телефона?
– Что именно?
– осторожно уточняю.
Совершенно очевидно, что думаем мы по-разному, и, прежде чем начинать отвечать, нужно точно узнать, что он имеет в виду.
Он запрокидывает голову и смеется. Смех только какой-то очень недобрый.
– Я про Кирилла сейчас. Ты зачем с ним трешься?
Категоричный тон заставляет меня закусить удила.
– А что не так?
– Что не так? Ты серьезно? Или ты решила сразу двумя вертеть?
– Платон, я не понимаю смысла твоих претензий. Ты мне кто?
– Значит, никто?
Вопрос задает резко, отрывисто. В глазах плещется ненависть. Его руки, небрежно лежащие на спинке дивана, сжимаются в кулаки. Он тяжело и отрывисто дышит.
Кажется, я что-то делаю не так. Мне нужно усыпить его бдительность. Вместо этого я довела его до белого каления. Еще чуть-чуть и на нем можно будет греть чайник. Или жарить яичницу. Без сковородки.
Он сверлит меня взглядом. И я опускаю глаза, не в силах ему ничего ответить.
– Никто, - произносит он, медленно покачивая головой и как бы перекатывая это слово на языке, - Никто...
Вдруг что-то меняется даже не за секунду. А за какую-то ее мизерную часть.
– А ну-ка пошли!
Он быстро встает с дивана, рывком поднимает меня и ведет в одном ему известном направлении. Его пальцы на моем запястье - огненные, того и гляди, оставят ожог.
Конечно, надо вырваться. Но мне, как любопытной Варваре, интересно, куда он меня ведет и что собирается делать. Я его не боюсь. Мне просто нравится доводить его. Правда, я вполне отдаю себе отчет, что у каждого - свой предел. И то, как Хромов меня куда-то тащит, говорит о том, что его уже наступил.
Он проталкивается сквозь толпу, не разжимая руки, поднимается на второй этаж. Видно, что хорошо здесь ориентируется. Ну, конечно, ему клубы как дом родной.
Поднявшись, распахивает какую-то дверь и вталкивает меня внутрь. Сам запирает дверь.
Комната, в которой мы оказались, какой-то кабинет для уединенных встреч. К счастью, без кровати.
Я открываю рот, чтобы сказать, что он где-то стукнулся головой об угол. Сильно. Если позволяет себе такие выходки.
Но меня сюда привели явно не разговаривать. Потому что поток гневных невысказанных слов встречает горячий рот мужчины. И его язык, который сразу же оказывается у меня во рту.
И да, у меня не отключается разум. Я не теряюсь в пространстве. Я понимаю все, что происходит. Но менять ничего не хочу.
Руки ложатся на его сильные плечи. Надо бы
У меня во рту вкус его рта. Он приятен. Он возбуждает. Между ног рождается сладкое томление. И влага. Хочется потереться о него, чтобы унять эту потребность. Я принимаю все, что он дает мне. Его руки, что мнут мне попу, лишь усиливая жажду. Его язык, что мечется по моему рту, то сплетаясь с моим языком, то оглаживая небо, зубы. Не хочется ни отворачиваться, ни отпираться, что я хочу его. Именно его, а не Кирилла, или еще кого-нибудь из миллионов мужчин, что живут на планете.
Он чуть отстраняется, жадно рассматривая мое лицо. Наверняка раскрасневшееся. Делает шаг, прижимает меня к стене и рукой задирает платье, ныряя под капрон колготок и кружево трусиков. Мне не хочется, чтобы он смотрел на меня, потому что сама чуть развожу ноги, приглашая его. И я за шею притягиваю его ближе к себе, подставляя ему свою под губы. Хочу чувствовать его на своей коже.
Рука мужчины гладит лобок сначала нежно, трепетно, потом грубо сжимая, почти до боли, а зубы кусают шею.
Я вскрикиваю, а он мне ядовито шепчет в ухо:
– Никто, да?
Сейчас бы разорвать контакт, но как же сладко мне становится, когда его пальцы скользят между влажных складок. Я никому не позволяла трогать себя там. Никто до него не вызывал у меня такого жгучего желания самой насадиться на пальцы, что меня ласкают.
С губ срывается стон, когда он надавливает на особо чувствительную точку.
– Никто, Лен. Правда?
Он вынимает руку и отстраняется. Зрачки расширены, дыхание рваное, грудная клетка ходит ходуном, челюсти сжаты. Он делает шаг назад и насмешливо произносит:
– Если бы я захотел, я бы уже тебе вставил. Прямо здесь. Как последней...
– тут он обрывает фразу, не договаривая какое-то мерзкое слово.
Обида и неудовлетворенное желание захлестывают меня с головой, поэтому, когда он выходит из комнаты, в спину ему летит:
– Зря не вставил. Значит, первым будет Гордеев.
– Дура!
– срывается с его губ, но он уходит, не оборачиваясь.
Я же ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы он вернулся, обнял и поцеловал.
Когда дверь за мужчиной закрывается, несмотря на гомон ночного клуба, я оказываюсь в оглушающей тишине. И в растерянности, что так легко позволила манипулировать собой.
Мне нужно держаться от Платона подальше. Как можно дальше. Он не тот, кто будет лелеять и оберегать. Он тот, кто попользует, сломает и выбросит.
Платон
Вылетаю из клуба на улицу. Как смог уйти, сам не понял. В голове - руины после апокалипсиса. Новый мир.
Ловлю себя на том, что руки чуть дрожат, когда прикуриваю. Вот ведь довела, ведьма. Этот вечно задранный к небу нос. Это вечное превосходство. В каждом жесте. В каждом взгляде. Сама ведь ничего толком не знает и не понимает, дурочка маленькая. В паху неприятно ноет. Больно и противно. Это женская половина уверена, что возбужденному мужику остановиться раз плюнуть. Их бы в наши шкуры. Чтобы они также в случае облома мучились.