Я был на этой войне (Чечня-95)
Шрифт:
— Это правда, что в лоб будем Минутку брать? — спросил Пашка с набитым ртом.
— Правда, сынок, правда, — ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли «сынком». Пашка взвился:
— Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.
Подумал и добавил:
— А может, дочка. А вы — «сынок, сынок».
— Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо — это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.
— Почему не сделали? — Пашка уже
— Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?
— Да, — я подхватил, — пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием — преступник. Значит, ты пособник.
— Какой пособник?
— Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, — я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.
— Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.
Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.
— Значит, так, Паша, — начал я, — пока нас не будет…
— А куда вы денетесь? — перебил меня Павел.
— В подвале будем сидеть, — огрызнулся я. — Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то… — я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, — если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?
— Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носков, ничего и нет.
— Вот ты их и постираешь.
— Еще чего, — Пашка фыркнул.
— Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.
— Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.
— Паша, — вмешался Юра, — у нас уже своеобразный ритуал: когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы — стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?
— Вот еще! Я когда «молодым» был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, — Пашка уже буквально кипел.
Его злость нас раззадоривала.
— Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля — закон. Слышал?
— Ну?
— Так вот, — голос мой стал торжественный, — наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.
— Так вы еще не помираете.
— А вдруг…
— Ничего я не буду вам стирать! — Пашка стал угрюмым и насупился.
— Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, — сказал Юра.
Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.
— Двадцать две, — сказал Юра, нарушив тишину.
— Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, — вмешался я.
Взяли нашу пластмассовую тару.
— Что день грядущий нам готовит? — спросил Юра, обращаясь к нам.
— Хрен его знает, — ответил за всех Пашка.
— Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! — сказал я.
— Правильно! — поддержал меня Юра. — За Судьбу и Случай.
Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:
— К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, — и выпил.
— Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, — повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.
Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.
— Про какую вы чашу говорили? — спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.
— Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, — пояснил я. — Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.
— А, книги… — протянул Пашка.
Сразу стало ясно, что Пашка не является любителем чтения.
— Читай, Паша, читай. В книгах сосредоточена вековая мудрость поколений. На одном своем опыте не проживешь. И как ты будешь своего ребенка воспитывать? Какие примеры будешь приводить из жизни? Из чьей жизни? Из своей? Так кроме как пьянки, ты ничего не видел. Вот и будешь рассказывать, как нужно пить. Или как ты в эшелоне караул напоил? — Юрку явно тянуло пофилософствовать.
— Не компостируй, Юра, парню мозги, — я вмешался. — По крайней мере, ему не грозит шизофрения.
— Это почему же?
— Когда был курсантом, была у меня подружка из медицинского. Так вот она рассказывала: им на курсе по психиатрии говорили, что если человек не читает книг, то он не склонен к шизофрении. Потому что, читая книгу, человек сопереживает героям и пропускает все через себя. Тем самым на его личность накладывается отпечаток личности книжного героя, и происходит смещение личности читателя. Что-то еще. Но это было так пересыпано медицинскими терминами, что из ее объяснения я запомнил только вот это.