Я для тебя всегда онлайн

Гойгель Юлия

— Гостям, как правило, предлагают лучшее место в доме. В постели вашего сына как раз такое.

Этот диалог уже касается ушей Воронцова, и он довольно улыбается мне, подмигивая из-за плеча мамы. Садится возле меня и берёт своё кофе.

— Мам, для разнообразия спроси что-нибудь, соответствующее твоему воспитанию.

— Интересно, где вы познакомились? Девушка не тянет даже на твою секретаршу.

— Ты же знаешь, я предпочитаю секретаря. А Софи преподаватель английского и французского языка.

— Одним словом — гувернантка, — делает устраивающий её вывод Амалия Викторовна. — Кирилл, мне казалось, ты давно вышел из того возраста,

когда требуются услуги гувернантки.

— Почему же, — улыбается сын. — Такие хорошенькие требуются в любом возрасте. Для постоянной занятости.

Обмен подобными колкостями происходит ещё примерно час, после чего княжеская правнучка избавляет нас от своего общества.

— Извини, — говорит мне Воронцов, закрывая за матерью дверь. — Даже не знаю, откуда у неё ключ. Я ей точно не давал.

— Твоя домработница в лапках госпоже принесла, — поясняю я. — Здесь и к гадалке ходить не нужно. Не извиняйся. Всё хорошо. Мы с твоей матерью вряд ли больше увидимся.

— Почему? Периодически мы будем пересекаться. Рано или поздно она к тебе привыкнет. И своим внукам она точно будет рада. Я это знаю. Она всё же моя мать.

Я не продолжаю эту тему. Предпоследний день перед расставанием мне не хочется заполнять разговорами о матери Кирилла. Ведь я точно знаю, что мы не встретимся.

Дома мы не сидим. Гуляем по башням Москва-Сити, обедаем в любимом ресторане Кирилла. Сегодня на мне дорогое платье и строгая Маргарита приветливо мне улыбается. А ночью снова и снова занимаемся любовью. Я хочу напиться этим мужчиной на всю свою оставшуюся жизнь. В воскресенье Кирилл предлагает снова куда-нибудь сходить, но я отказываюсь. Этот день мы разделим лишь на двоих.

— Рука болит? — волнуется мужчина. — Ты какая-то грустная сегодня. Переживаешь, что эти дни не начинаются? Софи, знаешь, я думал о ребёнке. О нашем с тобой ребёнке. Я буду только рад ему.

— Кирилл, я хотела с тобой поговорить. Хотя, на мой взгляд, говорить и не о чем. Давай закажем мне на завтра билет до Минска. На самолёт.

Глава 49. Запятая или точка?

Несколько минут он просто молчит. Затем на его губах появляется растерянная улыбка. Сейчас он так похож на мальчишку, которого впервые в жизни жестоко обманули. Он садится рядом со мной на диван в гостиной.

— Солнышко, что ты такое говоришь? Ты обиделась. Из-за мамы? Да мне всё равно о чём там она себе думает.

— Кирилл, твоя мама ни при чём. Это моё решение и возникло оно не вчера. Когда я ехала сюда с тобой, то речь шла вообще об одной неделе. Я провела здесь три. Мы знали, что рано или поздно мне придётся вернуться в Минск.

— Софи, но я сейчас не могу. Работа….

— Кирилл, работай. На тебе такая ответственность, а ты нянчишься со мной. И ты меня не услышал. В Минск я вернусь одна.

— Но, зачем? У тебя же больничный, который закончится в начале сентября. Затем тебе ещё предоставят отпуск.

— Я закрою больничный на следующей неделе и возьму отпуск. Так можно. Марк говорил. Правой рукой я могу работать, левая мне уже не болит. Значит, закрыть больничный можно. Когда снимут гипс, потребуется разработка, тогда откроют новый. На вступительной компании я присутствовать не смогу, но на работу выйду в конце сентября и быстро нагоню свои часы.

— Софи, весь вопрос в деньгах? — хватается Кирилл за соломинку.

— Конечно, нет. Вопрос в моей дальнейшей жизни. Мне нравится и моя работа,

и репетиторство. Понятно, что это и мой основной источник дохода. Мне пора возвращаться к моей прежней жизни. Понимаешь, Кирилл. Пять лет назад умер мой отец. Два года назад моя мама вышла замуж за гражданина Германии. Он приезжал в нашу страну по работе и познакомился с мамой. Целый год они ездили друг к другу в гости, а затем поженились. У Фридриха это тоже второй брак, но в первом детей у него не было. Он обеспечен, у него собственный дом, но богатым его назвать нельзя. Всю свою жизнь он проработал на большом концерне. Последнее время работает в должности главного инженера. А мама так и не смогла устроиться на работу в чужой стране. Она тоже учительница, только младших классов. Фридрих не гонит её на работу. Его денег хватает на достойную жизнь, но мама часто подрабатывает гувернанткой в русскоязычных семьях. Я ещё ни разу к ним не ездила. Вот слетаю, пока время есть. Тебя, понятно, я брать с собой не буду. Мама не поймёт наших отношений. Также у меня есть друзья. Я с ними не так близка, как, например, с Алиной, но мы периодически встречаемся. Да и с Алиной я не помню, когда мы в последний раз куда-то выбирались. Кирилл, дело не в твоей маме и не в Ираиде Петровне, и не в твоей работе. Дело в моей личной жизни. И я не имею в виду секс. Её просто нет. Да, я могу остаться ещё на неделю, но это ничего не изменит. История повторяется. Когда-то я полностью потеряла себя, выйдя замуж и став тенью мужа. Теперь я становлюсь твоей тенью, Кирилл. Разве ты сам этого не замечаешь?

Он молчит. Анализирует, просчитывает, продумывает. Молча кивает головой. Но меня такой ответ не устраивает.

— Кирилл, поговори со мной. Скажи, в чём я не права?

— Ты во всём права, Софи. Умом я понимаю, но…. Я не хочу, чтобы ты уезжала, солнышко. Хорошо, мы закажем билет на завтра. Ты побудешь дома, решишь, куда и когда поедешь, а когда точно останешься дома. Тогда я прилечу. Если смогу, то не только на выходные.

— Кирилл, я не хочу, чтобы ты прилетал. Совсем. Я не могу так, у меня не получается. Я не умею, — сбивчиво шепчу я. Голос сел от подступивших к горлу слёз. Внутренне я рыдаю, но не хочу, чтобы он видел это.

— Почему? Что изменится между нами за эти две или три недели? — вопрошает упрямый математик. — Почему мы не можем встретиться?

— Потому что эти три или две недели я буду жить не собой, а тобой. Я живу тобой, Кирилл. Как Анжелика. Но я не хочу так! Я свободная. Верни мне мою свободу!

Я всё же срываюсь. Молочу сжатой в кулак рукой по его груди. Всё, что мне удаётся — это сдержать рвущие грудь рыдания. Он не увидит моих слёз. Никто не увидит. Успокаиваю себя тем, что дома смогу наплакаться вволю. Там я буду сама. С собой. Даже, если этого уже недостаточно.

Воронцов не выносит истерики. Ведь истерика — это проявление чувств, которые не нужны. Я не могу позволить себе опуститься до этого уровня. Прикусываю язык до появления солоноватого вкуса крови, чтобы взять себя в руки. Кирилл пересаживает меня к себе на колени и гладит по спине. Я снова вдыхаю его запах, как успокоительное, как обезболивающий наркотик. Я люблю его. Но моя любовь ему не нужна. Говорят, что любовь дарит нам свободу. Возможно. Но эта свобода наполнена болью. Пусть. Я найду общий язык и с одиночеством, и с тоской, и с болью свободы без него. Лишь бы не знать сколько граней в его сердце отведено мне. Я не хочу быть гранью, я хочу быть с ним одним целым.