Я – дочь врага народа
Шрифт:
Лопаренчиха миновала здание вокзала, приметила в стороне прилавок пустого перронного базарчика, добежала до него, повалилась на струганые доски грудью, подвывая взялась кататься по ним головой.
– Эй! Бабынька! – услыхала она почти рядом старческий, надтреснутый голос. – Тебя чё, милая, не рожать ли приспичило?
Не поднимаясь, Фетиса спросила:
– А ты повитуха ли чё ли? Подставляй ладони, сщас навалю.
– Тьфу, срамота! Пьянь поганая! – выругался сердобольный дед, но, увидев, что «пьянь» грозно поднимается и расстёгивает на полушубке ремень, затрусил
Фетиса догнала бы деда, опоясала бы его ремнём, да оступилась на насыпи, покатилась под откос, влетела в сугроб и тут же услыхала сверху довольный голос:
– Вот она, Божья-то справедливость…
Покуда Григорьевна кувыркалась в сугробе, платок распустился, опояска потерялась… Такой рассупоней и вошла она в вокзал. Не было у неё никаких сил после душевной встряски привести себя в порядок и вернуться в бригаду…
Кроме одиночества и бессонницы, нет на земле более подходящего места для раздумий, чем зал ожидания. Звуки и лица сливаются в своём изобилии, словно морские волны. Разница лишь в том, что море увлекает человека своим ожиданием чуда; вокзальная же суета уверяет всякого, что золотая рыбка имеется, но никакого её волшебства не хватит на такую уйму народа. И в этом Лопаренчиха сразу убедилась, постольку в зале были заняты людьми даже подоконники.
Чтобы успокоиться, ей занемоглось всех пересчитать. Но она скоро сбилась со счёта и стала думать: «Понаехали! Утром расползутся по Татарке. А где взять хлеба на такую прорву? Скоро всю Сибирь выжрут! Одного того бугая целой буханкой не уговоришь, – отличила она глазами крепкую шею сидящего к ней спиною парня. – Да и пигалица его не говно клюёт…»
Последние слова Григорьевна додумывала медленно, узнавая в «пигалице», одетой в белый заячий полушубок и такой же беретик, накинутый бекренем на копну каштановых волос, дочь свою Марию. Она подобралась к парочке вплотную, услыхала басистое: «Ну чё, пойдём», – затем дразнящее: «Погоди, надо узнать в диспетчерской, когда мать дежурит…»
Эти слова дали Фетисе понять, в чём суть разговора.
– Опять новый зятёк завёлся, – прошептала она. – Не-ет! – возразила, не зная кому. – Не пушшу! Катитесь вы оба к чёртовой матери!
Она заторопилась отступить прочь. Подумалось – надо быстрей отпроситься у начальства, чтобы явиться домой прежде Марии с новым хахалем. Но как назло, парень оглянулся и басовито спросил именно её:
– Эй, бабка, ты не знаешь, где тут диспетчерская?
– Ты меня спрашиваешь? – от неожиданности показала Фетиса на себя. Когда же парень кивнул, взорвалась сдуру: – Я те чё тут, дежурная?!
Вопрос её прозвучал так гулко, что Мария отшатнулась от парня, подхватилась на ноги и заверещала плаксиво:
– Мамочка! Он меня с вечера домой не пускает…
Этого хватило, чтобы Лопаренчиха хрипло громыхнула на весь вокзал:
– Тебе што, шалашовок мало?!
Парень покраснел, стал подниматься. Фетиса вспомнила зятев табурет и заблажила:
– Ми-ли-ция!
– Ну и ну! – покачал головою парень. Вскидывая одну ногу и опадая на
Фетиса поспешно устроилась на его место и ехидно спросила:
– Без хромых никак не живём?
Потом приказала, уже тихо:
– Рассказывай! Чё у тебя опять? От маёра, поди-ка, сама увильнула, сучка палёная?
Мария выпучила даже в гневе прекрасные глаза, выгнула маленькие холёные ладошки, заговорила с крайним нажимом:
– А то и случилось, что ты меня сучкою сделала! Кто ещё до Сергея приводил ко мне Аркашку? Кто Степана привечал? Ну?! Тебе женихи-то всё денежные были нужны! Всё искала, как бы меня подороже продать… Не ты ли в Омск за Николая меня спихнула?
– И Николай тебе не угодил… – удивилась Лопаренчиха. – Ты же сама психовала, что я тебе дома житья не даю.
– И не даёшь! Ты же вечно: ах, доченька, ах, красавица, тебе ж только в золоте купаться… Ах, какой у Лопатихи маёр остановился! С бронью… Р-растуды его в бронь! Скажи своему маёру спасибо, что он красавицу твою на матерках из дома выбросил… Тебе Сергей был хуже всех, а я от него и «дуры» ни разу не слышала…
– Зато меня чуть табуреткой не захлестнул…
– Ври! – ощерилась Мария. – Я тогда не спала. Поделом бы тебе было и табуреткой… Свинье в огороде одна честь – полено!
Она рванулась подняться, но мать удержала её, говоря примирительно:
– Сядь! Не дёргайся! Дело есть…
– Ночь не спала, – капризно отозвалась Мария, – ещё ты тут со своим делом… Чё опять придумала?
– А то и придумала… Хрен с ним, с маёром! На твой век дураков хватит… Ступай домой. Но предупреждаю – у нас постояльцы.
– Какие ещё постояльцы?
– Беженцы.
– Поди, в комнату пустила?
– Нет, на улице буду держать…
– И надолго они у нас?
– Как придётся… Сам-то Осип работать намерен. А что сын у него Федька… Если не врёт, то родимчик его колотит. Хотя на вид бугай-бугаём.
Говоря, Фетиса достала из кармана клетчатую тряпицу, что служила ей для носа, взялась рвать на полоски, поясняя:
– Ремень потеряла, подпоясаться надо. У меня смена не кончилась, так что ступай без меня. Да смотри! Поласковей там… с родимчиком-то.
– Опять сватаешь? – поморщилась Мария. – Он же припадочный?
– А тебе чё? Только хромых подавай? И вообче… Не тот урод, кто кос, а тот, кто бос… По мне-то, мужик пущай хоть узлом завязан, было бы чё развязать… А что родимец у Федьки, так он, похоже, бумажный, родимец-то. Осип-то, скорей всего, дёржит сына при себе за цербера.
– За кого?
– За кобеля трёхглавого!
– Чтобы тебя, что ли, никто не спёр? – засмеялась Мария.
– Да уж! Языком твоим только железо рубить, – сказала Фетиса и со словами «мне пора» поднялась идти. Однако опять села, притянула к себе дочку, припала губами к её уху и стала что-то нашёптывать…
Мариины брови вскинулись, на смуглом лице заиграл румянец, прядь изумительных, каштанового цвета, волнистых кудрей выбилась из-под беретика… Сидящий напротив страшенный мужик проснулся, увидел Марию, не поверил в её красоту, сказал: «Иди ты!» И опять уронил голову.