Я дрался на Т-34. Книга вторая
Шрифт:
Так мы дошли до Буга. А перед тем как его форсировать, ранило заместителя командира батальона. Начальник штаба стал заместителем, а меня поставили на то место, на которое я приехал 8 марта 1944 года. Вот так закончилась Белорусская операция. Тут уже другая работа — комплектование личного состава, награждения, захоронение погибших и извещение родственников.
Вышли из операции — всех живых наградить обязательно. Я старался, чтобы командир роты написал наградные, но это же литература — не всем дано. Короче говоря, много пришлось писать самому. С комбатом мы как-то разговорились после Белорусской операции. Я говорю: «Женя, давай кого-нибудь поведем на полного кавалера ордена Славы? Три операции — три ордена». — «Давай! А кого? Это же три операции! Из танкистов никто не продержится». — «Давай нашего фельдшера». У нас фельдшером был татарин — мужик будь здоров! Человек неповторимого мужества. А санинструктором была женщина. Звали ее Сима. Когда она видела, что танк подбит, — она сразу сатанела, с ней разговаривать невозможно становилось. У нее каким-то звериным становилось лицо, и она, не обращая внимания, что по ней стреляют, бросалась
Дальше захоронения. В ходе боев хоронили сразу под вечер. Старались сколачивать гробы и хоронить так, чтобы «привязать» могилу к местности — колодцу или тригонометрическому пункту. Составляли карточку захоронения с описанием расположения могилы. Когда вышли из боев, тогда обратным ходом с нашими карточками отправляли команду, которая будет откапывать, делать братские могилы. Никого потерять нельзя. Комплектование, захоронение и награждения — вот моя работа.
Формировка была длинная — с августа месяца по январь. Я Жене предложил: «Я считаю, что в бою без начальника штаба тебе плохо. Тебе достается, а я в течение дня бездельничаю — только слежу за теми, кто убит, ранен, эвакуирован. Я возьму себе танк». Так и сделал. Взял танк, начальника связи посадил, чтобы тот поработал с радиостанцией. Я еду в танке, а если он идет в атаку, то я выскакиваю, не мешаю людям воевать. Но, вспоминая своего предшественника, который тоже любил на танке ездить и при этом с ним никогда связи не было, я на штабную машину посадил помощника, хорошего парня, по фамилии Ухонь. Договорились держать с ним связь по кодированной таблице. Бригадную таблицу мы не имели права использовать, она секретная. Я нарисовал свою, где слова соответствовали цифрам. Только то, что нужно — противник, убитые, танки, подбитые автомобили и так далее. И когда мы вошли в Польшу и в день проходили по 40–80 километров, штабная машина не успевала за танками. Потому что она шла в составе колонны штаба бригады под охраной. Одиночные машины не пускали. А донесения кровь из носа нужны. Вот тут и пригодились и связь, и таблица.
В Польше война как шла? С утра выезжаем — свободно. Едем. В полях полно немцев, а мы едем спокойно и даже по ним не стреляем. Зачем? Они идут на запад. Куда они денутся?! Только боеприпасы тратить. Среди дня, может быть, появится одна засада, а к вечеру, как правило, что-то да объявится. Сбиваем заслон и становимся в ближайшем селе на ночлег. Танки нужно разместить, организовать круговую оборону, службу наблюдения и внутреннюю службу, обеспечить питание — ужин сегодня, завтрак до рассвета. Требуется уточнить задачу на следующий день. Комбат-то должен выспаться, в конце концов. Этими вопросами занимался я, а он утром встретится с командирами рот, уточнит им задачу, и все.
Опочно мы прошли. И вдруг ставится задача повернуть на север и через сорок километров выйти к какому-то городку и взять его. Ночью, в дождь, ничего не видно, батальоном взять город! Мы рванули. Ехали-ехали, куда-то приехали. Встали колонной в поле. Не поймем, где находимся. Дождь закончился, вышла луна. Я примерно догадался, где мы. Послали танк к какому-то домику. Вдруг пулеметная очередь — немцы. Говорю: «Женя, давай пошлем два танка. Через два-три километра они должны увидеть железнодорожный переезд». Рискнули — действительно переезд нашли. С рассветом прошли через лес, а там километр — и город. Батальонная колонна въезжает в город. Причем была дана команда орудия зарядить и быть готовыми к немедленному открытию огня, но не стрелять. Окраина. По периметру этого города несколько батарей 88-мм зениток. Из окраинных домов к ним, видимо после завтрака, не спеша идут расчеты. Когда увидели звезды на башнях, повернули и бегом назад. Мы спокойно ворвались в город. Появился народ, приветствуют нас, бросают леденцы. На рабочих окраинах люди на танк подавали своих детей, чтобы танкисты поцеловали, погладили ребенка. Когда прошли город и остановились в деревне, появился поляк, у него четверть и две рюмки. И вот он к каждому танку подходил, наливал себе, а вторую рюмку протягивал танкисту. Со всеми выпил.
Нас по линии политуправления все время дергали, почему мы не посылаем посылки домой. К фронту идут вагоны с боеприпасами, другими материалами, а обратно — пустые. Спрашивается, почему не разрешить солдатам, сержантам, офицерам посылать посылки? Вышел приказ, разрешавший посылать 10-килограммовые посылки. А у нас плохо — мы города берем, но в них находимся полчаса, час — нам некогда, а за нами пехота. Я как начальник штаба говорю Жене: «Давай соберем что-нибудь ребятам на посылки. Возьмем немецкий тягач, что они недавно захватили, нагрузим чем-нибудь из магазинов, а потом раздадим». Так и сделали. Нагрузили в него шерсть, кожу, шелк, обувь. Обувь раздали на все танки. А кожу и ткани решили в ближайшее время разрезать и раздать по 5–10 метров. А в это время застряла кухня. Поехали на этом тягаче навстречу кухне. Подъехали, подцепили, вытащили кухню из грязи. Проехала метров 200 — закончилось горючее. Пешком пошли. Отошли метров 300, оборачиваемся, а по тягачу уже казаки шуруют…
Наступление продолжается. На подходе к реке Друзь нас обстреляли. Меня оглушило. Я сидел в танке, когда по башне попали из «фаустпатрона». Броню не пробил, но вырвал кусок стали. Осколками были ранены пехотинцы, сидевшие на трансмиссии. Я, оглушенный, инстинктивно выскочил из танка. Пока приводили себя в порядок, колонна ушла. Догнал я ее у реки. На другом берегу пять танков, но не нашего батальона, ведут бой, а мост, по которому они переправились, — горит. И тут крик: «Комбата убило!» Женя, как все танкисты, торчал из люка. Вдруг откуда-то — никто не понял откуда — одиночный
И тут началось… У него был заместитель, очень милый человек, деликатный. Он мне говорит: «Командуй!» Как это я буду командовать?! Пришлось. Был приказ двигаться на Калиш. Мост сгорел. Пошли искать брод. С трудом переправились. Так получилось, что утром к городу я подошел один на своем танке. У одного из домов стоят немецкие мотоциклы. Мы туда. Выскакивают два немца и на мотоциклы. Дали по ним очередь. Интересно, что это за дом. Рассвет, холодно, замерзли, есть хочется. Подъезжаем, вошли в дом. Накрыт стол. Жареное, пареное, закуска, выпивка. Оставили на танке двоих, а остальные пошли завтракать. По рюмочке выпили и поехали дальше.
Вошли в город и натыкаемся на танк заместителя командира бригады Морозова — мерзейшего человека. Зашел в дом, в котором он остановился. Представился, спросил: «Товарищ полковник, какая здесь обстановка?» Продвинулся вперед. Выехал на площадь, находившуюся на возвышенности. От нее шло четыре улицы. Четыре танка, причем не только моего батальона, стояли возле домов, прикрывая выходы на площадь с трех сторон. Я поставил свой танк на улицу, которая выходила к мосту через реку. За мостом, метрах в трехстах, виднелась колонна немецких повозок. Танки, что сюда пришли, ее обстреляли. Возницы поразбежались, а лошади стоят, хвостами машут. К нам вышли поляки, рассказали, что немцы близко и где-то в домах есть немецкий генерал. Стало понятно, что с трех сторон немцы и открыта только дорога, которой я приехал. Думаю: «Что мы здесь стоим?!» Пехоты у нас нет. Из приданной батальону роты автоматчиков дай бог четыре-пять человек и минометный расчет. От пехоты мы оторвались часов на 10–12. Она подойдет только к завтрашнему утру. Короче, голые танки.
Поехал к Морозову, докладываю: «Товарищ полковник, у меня предложение отсюда уйти. Выйти на окраину, дождаться, когда подойдет пехота, и с пехотой взять город. Или дождаться, когда немцы начнут контратаковать, а они начнут очень скоро, и сразу смотаться». — «Вы что?!!» — «А что?! Насмерть стоять?!» — «Если потребуется, будем стоять насмерть!» Чего с дураком разговаривать?! Хоть он и начальник… Я вообще не знаю, как он появился у нас в бригаде, такой жирный, толстый, с таким апломбом…
Как говорится, с чем пришел, с тем и ушел. Вернулся на место. Прошло буквально тридцать минут, и немцы пошли на нас со всех сторон. Что осталось? Вести огонь, стоять насмерть. Шла пехота при поддержке самоходок. Мне уже один раз попали, второй раз попали — все, башня не вращается. А пехота идет. Танки подбиты. Экипажи выскочили. Думаю, пора и мне выскакивать. А немцы уже мостик перешли. Выскочил я из танка. Плотный огонь. Увидел через дорогу калитку в заборе. Решил бежать к ней. Бегу и думаю: «Открыта или закрыта?!» Открыта! Вскочил во двор. Крыльцо. Дверь заперта. Забор около двух метров, поверху колючая проволока в три ряда, так что два метра с хвостиком. На улицу бежать поздно — немцы. Слышно, как они кричат: «Рус, рус!» Вижу, лежит бревно. Я его приставляю к стенке, разбегаюсь с крыльца, на бревно опираюсь, чтобы повыше прыгнуть. Дождь, слякоть, у меня сапоги скользят. Опять разбегаюсь, опять на это бревно, и рукавом полушубка на колючую проволоку. Подтянулся. Краем глаза увидел вбегающих во двор немцев, а я уже в соседнем дворе. Там были наши. В итоге собралось нас человек тридцать — с пяти танков, да плюс минометчики и пехотинцы. Танки все были подбиты, но ни один не горел. Соответственно и ребята целы. Я говорю: «Надо выходить. Двое вперед». Два человека говорят: «Мы будем выходить самостоятельно». — «Ну и дураки, вместе лучше». Но это окружение — агитацию тут проводить нечего. Пошли на восток.
Иногда натыкались на немцев, но в перестрелку не ввязывались. В сумерках заслышали шум двигателей «тридцатьчетверок» — танки бригады. Подошли, сразу заняли домик. Ребята куда-то сбегали, принесли ужин в котелках, фляжку нашли. Ложимся спать. Докладывать будем утром. Вдруг приходит наш батальонный «смершевец» капитан Дурноколенко. Заходит к нам в комнатушку. Я ему говорю: «Дурноколенко, ты хороший мужик, но я тебе советую сейчас убираться к чертовой матери. Мы все только из окружения. Какое у ребят настроение, насколько они себя держат в руках, я не знаю. Утро вечера мудренее. Единственное, что я тебе могу сказать, — по твоей линии все чисто. Было два парня, которые отказались с нами выходить, а так все в порядке». Он ушел. Наступает утро, ребята не расходятся. Приходит посыльный от командира бригады с приказом мне явиться в штаб. Я отправляюсь туда, вхожу. Сидит командир бригады, на столе пистолет: «Ну что?! Отдал немцам танки?!» — «Я сделал все, что мог. Вашему заму говорил, что надо уходить. Нас оставил, а сам удрал». — Он стал орать: «Шагом марш туда. Проверить, все ли танки на месте». Выхожу. Вся братва стоит: «Мы с вами». Вернулись к танкам. Они стоят немножко по-другому, а одного нет: «Неужели командир бригады прав?!» Даже мурашки по спине пошли. И вдруг появляется мальчик, воспитанник батальона автоматчиков, который был с нами в этом бою. Он вообще ко мне привязался и ходил за мной как хвостик. А в этой суматохе он потерялся: «Товарищ старший лейтенант, вы живой? Вас не убили?! Я видел, как вы перебегали». Он рассказал, что все это время провел в подвале дома. Видел, как немцы пытались завести танки, а потом решили их катить, и пятый танк у них укатился к реке. Как эти звери притащили двоих наших и разорвали их танком… Докладывать я никому не пошел — почта сработает. Танки эти восстановили.