Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта
Шрифт:
Семенов Николай Александрович
Те, кто хотел остаться в Союзе, могли написать заявление и не отправляться в Афганистан, но никто из нашей части такого заявления не писал. И через три месяца службы, в разгар лета 1981 года, мы полетели в Афган. Жара на Кандагарском аэродроме стояла невыносимая. Я служил водителем в минометной батарее десантно-штурмового батальона, на прицепе своего «ГАЗ-66» я возил 120-миллиметровый миномет. По прибытии нас сразу поставили в периметр охранения Кандагарского аэродрома. Сам город Кандагар был от нас довольно далеко, я так ни разу в нем и не побывал.
Наше обучение проходило на 82-мм батальонных минометах, которые мы переносили на себе, а после перехода на 120-мм такого уже не допускалось —
— Кроме того, что вы были водителем, какие еще функции приходилось выполнять в расчете?
— Как шофер, я доставлял расчет с его минометом на позицию, а после основной моей задачей была подноска ящиков с боеприпасами, мог быть и заряжающим, и любым номером расчета, кроме наводчика — их специально обучали, хотя в экстренной ситуации навести миномет на цель мог и я, ничего слишком сложного в этом не было.
— Случаев заболевания тифом в вашей батарее было много?
— Нет, тиф был довольно редким, в основном — желтуха. Больных желтухой оттуда вывозили самолет за самолетом. Меня тоже сперва положили в медроту и отправляли в Самарканд как «желтушного» (с желтухой всех сразу в Союз отправляли), и только в Самарканде взяли анализ крови и поставили диагноз «брюшной тиф».
Были и проблемы с водой, иногда ее нам привозили, иногда мы набирали из протекавшего неподалеку ручья. Не меньшей проблемой была пыль: немного пройдешь — и уже по колено в пыли, пыль поднималась и оседала на все вокруг, в ней были и хлеб, и каша, и суп, и отрытая тушенка — все в пыли.
— Что можете сказать о снабжении?
— В сравнении с тем, как нас кормили в Союзе, в Афганистане было нормально: были сгущенка, витамины «Гексорит» в полулитровых железных банках, сыр в банках, кофе у нас все время был, в целом кормили хорошо. Хлеб, правда, был плохой — черный и как пластилин, его сами солдаты пекли в специальных пекарнях на базе машин. С местными менялись, но нечасто, в основном на мыло.
Воду нам привозили на машинах, и по привозе ее еще раз проверяли; где ее набирали, я точно не знаю, но думаю, что где-то в горных источниках. Поэтому отравить нашу воду или пищу у противника возможности не было. Основной опасностью для нас была не диверсия, а внезапное нападение крупной банды душманов, которые, задавив массой, могли нас перерезать.
— Прибегали к каким-либо ухищрениям в униформе и обуви?
— Кирзовых сапог у нас не было, были длинные берцовые ботинки. Только под конец нам выдали экспериментальные облегченные сапоги с заниженным голенищем и резиновой подошвой. Были маскхалаты. Мы приехали туда в пилотках, и у всех моментально обгорели на солнце уши, у некоторых, особенно москвичей, обгорели и лица — кожа снималась словно чулок; вскоре выдали панамы, и стало полегче.
Жара вообще была страшная: если машина немного постояла на солнце, то за руль не сядешь, в кабине просто нечем дышать, и к горячему рулю можно было прикасаться, только протерев его мокрой тряпкой. Сырые яйца на афганском песке спекались моментально, в помещениях было так жарко и душно, что мы ложились спать, закутавшись в мокрые простыни, а в углу всегда стояли две большие емкости, одна — с питьевой водой, а во вторую можно было залезть искупаться. Около наших боевых позиций протекала подземная речка, местами выходившая на поверхность, эти участки были метров через 200–300 один от другого и с очень крутыми берегами, неподалеку в нее впадал мелкий, глубиной по колено, камышовый ручеек. Мы часто ходили к этой реке купаться, причем глубины хватало и чтоб поплавать, и чтобы понырять, там же набирали воду в большую резиновую емкость для купания, которую ставили у себя.
— Со вшами проблем не было?
— Да они у всех там с ними были, этого «добра» хватало. Когда появлялись вши, то в бензине вещи постирал — и на какое-то время они пропадали, а когда нам меняли белье, то новое почти не выдавали, и в старых трусах и кальсонах живность скоро появлялась вновь, тогда — опять в бензин.
— Ваша минометная батарея участвовала в проведении каких-либо боевых операций?
— Да, однажды мы снялись с позиций и отправились к месту проведения армейской операции около пакистанской границы, в которой было задействовано очень большое количество наших войск. Там тогда прорвалась какая-то банда. Запомнилось, как ночью пролетел самолет, повесил осветительную ракету, и стало светло как днем, я увидел тогда как на ладони наши батареи, увидел и бегавших вдалеке
Нашей задачей было выехать на позицию в горы вслед за пехотой и танками и открыть с этой позиции огонь по противнику.
Говоря о потерях, могу вспомнить парня по имени Яков, фамилию не могу, к сожалению, припомнить, мы вместе с ним были в карантине. Потом его распределили в другой батальон, и вот спустя время мне сказали, что Яшку убили.
А когда я уже лежал в самаркандском госпитале, прибывший из нашей части парень рассказал мне, что вскоре после того, как я заболел, на моей машине прапорщик и парень, которому совсем немного оставалось до дембеля, попали под огонь душманов. В них выстрелили из гранатомета, граната попала прямо в кабину 66-го, оба погибли. Тогда я понял, что родился в рубашке — ведь лучше полежать в госпитале с тифом, чем отправиться на тот свет, можно сказать, что тиф меня спас.
— Мин опасались?
— Лучше о минах было не думать, попадет — не попадет… Страшно было потом, когда проехал и, к счастью, ничего под тобой не взорвалось. Успокаивал себя мыслью, что, если что, колесо оторвет, а может, и не оторвет, к тому же сидишь рядом с мотором, если что — он от удара защитит. Конечно, это была пустая надежда — мины душманов поднимали в воздух и бэтээры, и танки, и когда вспоминалось об этом, то становилось страшно, а потом старался об этом не думать, разговаривая с друзьями о чем-нибудь другом.
Наш десантно-штурмовой батальон был придан мотострелковой бригаде. Говоря об офицерах, хочется вспомнить полковника, командовавшего нашей бригадой, к сожалению, время стерло из памяти его фамилию. Он был крупным мужчиной, ходившим в форме с коротким рукавом, пистолет непременно носил за поясным ремнем, причем всегда без кобуры. Издалека было сразу видно, что идет комбриг.
Отношения с офицерами в целом были хорошими. Так, например, капитан, командир нашей минометной батареи, был мужиком строгим, но в свободное от службы время с ним всегда можно было на равных поговорить по душам. А вот молодые лейтенанты, только прибывшие из учебок, поначалу вели себя так, будто бы они там самые главные, но вскоре поняли, что там к чему, и немного присели. Короче говоря, когда было надо — офицеры свое спрашивали, а когда от нас ничего не требовалось, то с офицером можно было посидеть и поговорить как с нормальным человеком. В Союзе офицеры обычно бывали намного хуже, по крайней мере, мне встречались такие. В Афганистане же если офицер тебя повел вперед — значит, повел, офицерам там доверяли и надеялись на них, ведь нам было по 18, 19, 20 лет, мы были пацаны, и слушать больше было некого, к офицеру отношение было часто как к отцу, многих за глаза называли «батя».
— Под огонь душманов попадали?
— Под прямой обстрел я, к счастью, ни разу не попадал. Однажды ночью я дежурил в «секрете», представлявшем собой слегка замаскированную яму. Я вышел к «секрету», а со мной в паре должен был идти один «дедушка», но он не пошел. Мне пришлось отправиться на пост одному, и, прихватив с собой воды, я направился к «секрету». Неподалеку от «секрета», в камышах, у нас лежали набранные в ближайшем кишлаке гранаты (я имею в виду не Ф-1, а очень вкусные местные фрукты), их был там целый мешок. И вот я решил сходить за гранатами в камыши, но что-то остановило меня, и я остался на позиции. Вдруг я услышал в кустах непонятный шорох, вообще, там было много шакалов и других животных, которые часто задевали колючую проволоку с висевшими на них для большего шума консервными банками, они же задевали и обильно расставленные по округе сигнальные ракеты. Но, расслышав шаги, я понял, что по камышам идет человек… Кто-то, может быть, и сказал, что он в подобной ситуации поступил бы строго по уставу и сперва крикнул «Стой, кто идет!», но я честно скажу, что сразу передернул затвор автомата и лупанул очередью по кустам на звук шагов. После моих выстрелов в кустах кто-то надрывно заорал. Ребята среагировали быстро и, повесив несколько осветительных ракет, прибежали мне на помощь. Им удалось поймать в кустах одного переодетого в униформу афганской армии душмана. Оказалось, что ночью мимо нас хотела проскочить небольшая группа бандитов. И пойди я тогда за фруктами, все могло бы закончиться печально, а так мне за бдительность перед строем была объявлена благодарность командования и обещан отпуск домой… и все — никакой награды мне не дали, отпуск, кстати, тоже, может, кому-то что-то и дали, а мне — нет.