Я дрался в СС и Вермахте
Шрифт:
— Нам платили нашу военную зарплату, как всем нормальным солдатам, каждые десять дней. Мы даже рубли получали. У нас были деньги, можно было что-то купить в тылу. Были буфеты, но нам ничего не было нужно. Там, на севере, в Лапландии, никого нет, только олени. Офицерская зарплата перечислялась на счет на родине. Из этих денег я ничего не получил, была денежная реформа, деньги исчезли.
— Вы использовали оленей для транспортировки грузов?
— Мы нет. Сани на оленях были в обозе. Собачьи упряжки тоже были.
— Ходить на лыжах вы умели до войны?
— Конечно.
— Какие у вас были отношения с СС?
— Мне повезло, что я не был в Ваффен СС. Нельзя забывать, что Ваффен СС были точно такие же солдаты, как вермахт. Части вермахта знали, что если рядом воюет часть Ваффен СС, то они
— Были задачи по преследованию групп советских разведчиков?
— Нет.
— У вас были ХИВИ?
— У меня не было, но я знаю, что они были в большом количестве. Пленных русских солдат тоже, я бы сказал, утруждали не сидеть в лагере при хоть каком-то хлебе и воде, но и что-то делать, чтобы нам помочь, и при этом получать лучшую еду.
— Вы были суеверны?
— Нет. Пятница 13-е мне совсем не мешает.
— Вы верили, что переживете войну?
— Я об этом никогда не думал.
— О чем вы разговаривали с товарищами?
— Обсуждали поведение отдельных товарищей, что они делали. Как наступать, что вообще делать. Смерть, да, это может быть. Пережить войну, ну да, тоже может быть, тогда будем жить дальше. Только самому не сдаваться.
— Алкоголь давали?
— Нет. На Рождество и другие праздники мы получали вино из Коринтии, это земля в Австрии, потому что наша дивизия там базировалась. В обычном рационе алкоголя не было.
— Отпуска?
— Отпуска в плане были, конечно. Для тех, кто был на Арктическом фронте, один раз в году, четыре недели. Но надо учитывать дорогу. С фронта до дороги пешком, потом на машине 600 километров до Рованьеми, оттуда на поезде до южной Финляндии, оттуда на корабле в Германию, Штральзунд, оттуда опять на поезде до дома. Это занимало по меньшей мере от одной до полутора недель. И потом опять обратно. Потом три недели отпуск, в целом человек отсутствовал два месяца. В 1944 году я должен был поехать в отпуск на три недели. Я доехал до Хангюе, это в южной Финляндии, там мы получили сообщение, что русские там, на севере, у Кестеньги, прорвались, и все должны ехать обратно. На этом отпуск 1944 года для меня закончился.
— В октябре 1944 года вы знали, что начинается советское наступление?
— Мы, разумеется, знали в целом ситуацию на Восточном фронте. И, разумеется, после того, как финны 1 сентября заключили мир с русскими, мы понимали, что что-то будет. Русские, со своей стороны, очень четко контролировали, чтобы финны соблюдали все условия мирного договора. По этому договору финны имели обязательство на нас напасть, а если они этого не делают, то им Красная Армия помогла бы. Финны знали, что если русские придут, то добром для них это не кончится, поэтому они выполняли договор. Мы отступили до Кеми. Там я с моей ротой не успел перейти мост, был окружен. Рота сражалась до конца. Никто не дезертировал, но внезапно наступил конец. Мы больше не могли воевать, мы лежали в окопе, сверху были финны, сбоку были финны, слева было море, что нам было делать? Все, наступил конец. Меня допрашивал русский полковник, русский старший лейтенант переводил на финский, а финский лейтенант — на немецкий. Что получалось в результате этих переводов, я представить не могу. После допроса меня отвели в лагерь. Через 14 дней нас погрузили и повезли в южную Финляндию. По дороге, между южной Финляндией и Выборгом, в наше купе, где находились 11 офицеров, пришел финский капитан. Сказал, что, если мы хотим, у нас есть последняя возможность написать домой и передать ценные вещи, он позаботится, чтобы они через Красный Крест были отправлены в Германию. Он предупредил, что у нас, вероятно, долгое время не будет возможности дать о себе знать. Тогда мы поняли, куда мы едем. Письмо, которое я тогда написал, пришло ко мне домой в 1950 году, когда я уже вернулся из плена. В Выборге, то есть на новой русско-финской границе, финские солдаты вышли, зашли русские и приняли командование. Нас вывели из вагонов и отвели в концертный зал, где мы переночевали.
— Чего вы боялись больше всего: быть убитым, раненым или попасть в плен?
— Больше всего боялись раненым попасть в плен. Солдат может погибнуть, с этим надо считаться. Из опыта нам было известно, что если пленный немецкий солдат дошел до штаба русского полка — тогда он выжил, но по дороге в штаб русского полка была опасность, что его застрелят при попытке к бегству. Мы, плененные в Финляндии, с этим не сталкивались. Мы точно знали, что Красный Крест зарегистрировал имена всех, кого финны передали русским, поэтому русские нас не расстреляют.
— Как вы относились к комитету «Свободная Германия» и к антифашистскому движению?
— Были те, кто поддерживал комитет «Свободная Германия» и Союз немецких офицеров, были и те, кто их не поддерживал. Я был с теми, кто не поддерживал. В самом начале моей жизни в плену, в одном лагере, мы встретили группу немцев в основном в русской униформе. Они назывались как-то вроде «Немецкая освободительная армия». Я помню, что один из них был одет в немецкую униформу без знаков различия, но с русскими красными нашивками за ранения. Для нас это были предатели, абсолютно однозначно. Большинство пленных немецких солдат считали, что, пока идет война, нельзя просто так перепрыгнуть на другую сторону.
Когда мы пришли в русский плен, мы должны были надеть и носить наши ордена. В офицерском лагере военнопленных номер 1050 под Вологдой было примерно 1500 офицеров, в основном с Центрального фронта. Среди них было два летчика-аса, оба были награждены Рыцарскими крестами с дубовыми листьями. Один из них написал большую статью про великолепную красную авиацию, при том что сам сбил очень значительное количество русских самолетов. В 1946–1947 годах был приказ все немецкие ордена сдать. Некоторые сдали, а некоторые припрятали. Тот, что статью написал, пошел в русскую комендатуру, Рыцарский крест сдал и был отправлен в Москву, в школу ADV (Антифашистский немецкий союз), а второй работал в лагере бригадиром на лесоповале, потому что он свой Рыцарский крест не сдал, а утопил в ручье или я не знаю где.
— Были попытки побега из лагеря?
— Было несколько. Я знаю один случай. Это был восточный пруссак, маленький, приземистый. В фуфайке и ватных штанах его было не отличить от русского. Он говорил по-польски и, вероятно, немного по-русски. Он попробовал сбежать. Его схватили и привезли обратно в лагерь. Его сдали часовым, и те его забили до смерти. Основная масса немецких солдат не говорила по-русски. Кроме того, их сразу можно было узнать по фигуре и по внешнему виду. Так что шансов на успешный побег не было. У меня есть хороший знакомый, который потом служил в Бундесвере. Он хотел бежать из штрафного лагеря, в котором были не только солдаты, но и русские уголовники. Два монгола его брали с собой. Бежать хотели в Монголию или Китай. Но он заболел, и монголы взяли с собой кого-то другого. Это был для него смертный приговор. Монголы взяли его с собой как запас продовольствия. Из штрафного лагеря он вернулся в 1956 году, одним из последних.