Я дружу с Бабой-Ягой
Шрифт:
— Жарко.
— Подпоясаться.
— Есть! — И Димка живо щелкнул крючком.
— То-то! А теперь знакомьтесь! Это наши мичманы! Наши первые мичманы! — прямо тая в широченной улыбке, говорил Филипп Андреевич, представляя нам моряков, которые при этом надели фуражки и вытянулись, оказавшись стоящими по росту, точно строем ходили постоянно. —А это наши абитуриенты! Наши первые абитуриенты! Дима Лехтин, или Баба-Яга, ловко бьющий головой в живот, и Семен Полыгин, наш первый сторож! Как вы без пяти минут офицеры, так он-^без пяти минут юнги! Ну, без десяти, — поправился Давлет, что-то вспомнив, а потом, вспомнив еще что-то,
— Салажата! Родня! — проговорил кто-то из мичманов, и к нам потянулись руки.
Сбитый с толку пояснениями Давлета, но сразу поняв, о каких уточнениях идет речь, я как-то не прочувствовал рукопожатий моряков и даже забыл посмотреть им в лица. Передо мной возникали только цепкие кисти и надраенные пряжки ремней, а сверху поочередно раздалось:
— Мичман Фабианский!
— Мичман Чиж!
— Мичман Кротов!
Последним стоял пацан класса седьмого, худой и серьезный, в красной рубахе и желтых джинсах. Ему я по инерции тоже подал руку, и он пожал ее холодными пальцами быстро и крепко, со взрослой солидностью, назвавшись:
— Алька!
— Наш художник! Наш первый художник! Микеланджело Буаноротти! Давид Альфаро Сикейрос! Он же Альберт Гурьев, по прозвищу Берта-у-мольберта! — одним дыхом нагородил восторженно Филипп Андреевич и, аж пошатнувшись, оперся о мое плечо.— Уф!.. А вот у Семена нет прозвища, хоть умри! Он обещает плитку шоколада тому, кто придумает ему полноценную кличку!
— Я предлагал «Ридикюль» — не хочет, — ввернул Димка.
— Иди ты со своим ридикюлем! — прошипел я.
— Ридикюль? — переспросил Давлет. — Нет, не пойдет!
— Конечно, не пойдет! — обрадовался я.
— Нет соли! Алик, думай!
Алька с улыбкой ответил:
– Приглядимся.
— Правильно — приглядимся! — Филипп Андреевич крутанулся на каблуке и замер с поднятым вверх лицом, потом медленно обратил его к нам, и на нем уже значилась какая-то мысль, точно похищенная у неба. — A знаете, ребята, в чем неповторимость данного момента? В том, что все мы тут — первые! Понимаете? — Филипп Андреевич сильно оттянул себе нижнюю губу и со шлепком отпустил ее, а я, усмехнувшись про себя, понял внезапно, что мне больше всего нравится в нашем начальнике — его неначальственность, его почти наши, мальчишеские жесты и выходки. — Лагерь «Ермак» родится только завтра, а сколько уже первых! Первый шофер Рая! Перрый кладовщик Егор Семенович. Первый физрук Ринчин!
— Первый начальник Филипп Андреевич! — ввернул Димка.
— Именно! И вот тоже первые! — кивнул Давлег на гуськом выбредавшую из-за гальюна троицу.
— О! — шепнул я Димке.
Они шли вяло и вразнобой, но вместе — значит, Ухарю как-то удалось замять разлад. А какой, собственно, разлад? Откуда я взял, что у них должен быть разлад? Из-за предательства Ухаря?.. И вдруг с новой четкостью я рассудил, что никакого предательства не было, потому что Ухарь спас не столько меня, сколько самого Рэкса — ведь тронь тот меня, и Димка звезданул бы его пряжкой по башке, это точно. Олег, уже зная Димкины способности, понял, видно, это и отвлек Рэкса, а чуть-чуть поджаренный зад — ерунда по сравнению с клеймом якоря на лбу. Будет Ухарь из-за какого-то Семки Полыгина предавать старых дружков! А жаль!.. Митька плелся в хвосте, опираясь на палку. Спохватившись, что в рассеянности оказались центром внимания, десантники остановились.
— Милости прошу к нашему шалашу! — с театральным поклоном пригласил их Филипп Андреевич.
Ухарь шоркнул пальцем под носом, дав при этом какую-то команду, Рэкс украдкой пощупал штаны, и они поднялись на балкон, на ходу застегивая ремни и надевая пилотки. Большие и ясные глаза Ухаря смущала тревога. Едва заметным кивком спросив меня, мол, что известно начальству, и увидев в ответ приставленный мимолетом ко рту палец, он успокоенно сунул в зубы травинку и шепеляво-безмятежно сказал:
— Здрасте!
— Ну вот! — разочарованно вздохнул Давлет. — Я расхваливал их, расписал, как богов, а они!.. Один с кошкой пришел, второй сено ест, а третий ползет почти на карачках! — Олег выплюнул травинку. — Что ж, знакомьтесь: Олег Лалаев, по прозвищу Ухарь, — командир десанта, а это два его помощника — Женя Рэкс и Митя Оспин, сердитый, как сирдар. Кстати, у него тоже нет прозвища.
— По-моему, уже есть, — сказал Алька-художник.
— Какое это? — насторожился Митька.
— Сирдар.
— Сам ты сирдар!
— Сир-дар, — повторил Давлет. — А что, тут есть соль! Браво! Митя, записывай художника в крестные!
— Не буду я Сирдаром! — возмутился Митька. — Подумаешь, мимо уборной прошел и сразу — Сирдар!
— Причем тут уборная? Сирдар — это английский наместник в Египте! Шишка! — пояснил Филипп Андреевич.
— Не буду!
— А то хуже придумаем!
— Все равно не буду!
— Будешь! — заверил Димка.
— А ты, Баба-Яга, не суйся, куда не просят, а то сунешься! — пригрозил битый не битому.— И вообще прозвища ни к чему! В школе с ними борются, вы придумываете: Сирдар, Ухарь, Баба-Яга! — вдруг обрушился он на Давлета, глазами прося поддержки у Рэкса, Олега и даже у Димки — мол, сплотимся против общего врага, но никто и не подумал сплачиваться.
— Что-то я не замечал в школах особой борьбы с прозвищами, — спокойно возразил Филипп Андреевич. — А вот с чем школа действительно борется, так это с куревом! А ты?.. Провонял, как пепельница! За девчонками, небось, уже бегаешь, а с тобой рядом стоять тошно — несет, как из мусоропровода! Окурки съедаешь, что ли? Куряки несчастные! — выругался Давлет, негодующе оглядывая и остальных десантников, даже меня с Димкой. — Дайте вот лагерь запустить — я вам устрою варфоломеевскую ночь! Карболкой буду посыпать! Уксусом опрыскивать!.. Моралист! — насел он опять на Митьку. — Прежде чем другим читать мораль, прочти ее своим прокуренным потрохам! И раз я даю вам прозвища, значит, так надо для пользы лагеря! Ясно, Сирдар?.. Все у меня будете с прозвищами! Изобретайте и мне, спасибо скажу, за хорошее, конечно. Ну, ладно! Что с ногой? — миролюбиво закончил Давлет.
— Запнулся,— покорно ответил Митька-Сирдар.
— Вы случайно не друг о друга запнулись! — сводя нас глазами, спросил Филипп Андреевич. — Или это саботаж? Ринчин, как строевая?
— По часам, — ответил физрук.
— С такими-то ногами?
— Были целые! — удивился Ринчин.
— До свадьбы заживет! — заверил Димка.
— Мне чтобы до завтра зажило, ясно! Чтоб завтра вы мне орлами были, а не божьими коровками! — пристрожился Давлет. — Егор Семеныч, баян завезли?
— Завезли.