Я дружу с Бабой-Ягой

Михасенко Геннадий Павлович

— И чьи-то пальцы мелькнули!

— Ну, сейчас!..

Обхватив узкие плечи руками, Рэкс тревожно обернулся и замер, приглядываясь и прислушиваясь, потом, точно вдруг уловив ногами что-то неладное в глубине, вскрикнул и таким молниеносным рывком вынес себя на «Крокодила», что после него, как после морковки в земле, осталась, кажется, скважина в воде. Заходясь кашлем от смеха, мы цепочкой сбежали на берег, продолжая потешаться над Рэксом, который, оставшись на бревне, сперва хмурился, а потом разулыбался тоже, как бы говоря, что всю эту сцену

он разыграл чисто для нашего удовольствия.

— Уф, чайку бы теперь! — вздохнул Ухарь.

— Это мигом! — сказал Димка и умчался наверх.

И правда, пока мы одевались и заправляли кровати, и пока Ухарь делал огромные, поперек всей буханки, бутерброды с маслом, Димка развел костер и вскипятил чай. Но в заварке его почему-то оказалась манка, поэтому получилось что-то мутновато-густоватое — то ли кашечай, то ли чаекаша, однако с голодухи все сошло, и Ухарь даже похвалил:

— Молодец, Баба-Яга!

— М-м! — гордо стукнув себя по груди, мыкнул с набитым ртом Димка, не забыв снова нацепить на голое пузо ремень.

Сдув с края стола хлебные крошки, Ухарь облокотился на него левой рукой и произнес:

— Повторим наши задачи: натянуть палатки — раз! — И он стал не загибать пальцы открытой ладони, а разгибать их из кулака. — Вычистить и промыть питьевой бак — два! Расставить кровати в кубриках — три!.. Что еще?

— Все! — сказал Рэкс.

— Нет, еще что-то.

— А, этот... для флага на плацу! — вспомнил Димка.

— Правильно! Врыть флагшток — четыре!

— Если успеем! — уточнил я наказ Давлета.

— Не успеем, — заметил Рэкс.

— Должны успеть, — подчеркнул Ухарь. — Давлет рассчитал, наверное, а не тяп-ляп! Правда, он думал, что мы встанем в семь часов, а не в десять. Но этот пересып на нашей совести, так что надо выкручиваться.

— Выкрутимся! — заверил Димка. — Да, плюс эта... всякая срочная помощь по лагерю!

— О, верно! Итого — пять! — Ухарь потряс левой пятерней и растопырил правую. — И нас пятеро. Значит, мы должны вот так! — И он сцепил обе руки в мертвый замок.

Димка зачарованно повторил этот жест, словно на молнию застегнув свои ладони.

И мы направились в склад.

Палатки лежали в углу. Одну мы выволокли на середину пола, раскатили для удобства захвата и по команде Ухаря «три-четыре» разом вскинули на горбушки. Нам с Димкой, стоявшим последними, помог Егор Семенович. Сгорбившись в три погибели и ничего не видя, кроме своих сапог, я в то же время, точно мигом раздвоившись и послав своего двойника на крышу гальюна, видел все: кругло скрученная, толстая и длинная, как анаконда, тяжело, словно налитая ртутью, провисая между носильщиками, палатка выбралась из склада, будто из логова, и поползла к каркасам, изгибаясь от разнобойных шагов и шевеля хвостом, потому что меня с Димкой мотало из стороны в сторону.

Семенивший передо мной Митька вдруг запнулся и упал. Избыток тяжести хлынул на меня, и я растянулся, прижулькнутый к земле палаткой, как огуречным деревом король из «Приключений Мюн-хаузена». По закону доминушек, поставленных на попа, следом рухнул и Димка. Он охнул и притворился мертвым.

— Ну, локшадины!— натужно ругнулся Рэкс, которому тоже добавилось тяжести.

— Подъем! — скомандовал Ухарь, заламывая шею. — Митяй, подайся ближе к мальцам!

— У них и так один хвост!

— Подайся-подайся!

— Брандахлысты!— буркнул Митька.

С трудом приподняв «анаконду», мы двинулись дальше. У камбуза проурчала машина, и плотники, увидев нас, завосклицали наперебой:

— Ого, ребятня!

— Вкалывают!

— Давай-давай!

Среди них был, наверно, и папа. Я обрадовался и поднатужился изо всей мочи. Но тут внезапно восхищенные голоса плотников перекрыл возмущенный голос начальника лагеря:

— Это вы что, только начали? Ну, десантнички! — «Анаконда» наша замерла. — Пошли, пошли! Ухарь, шагу! А ну! — Филипп Андреевич почти на коленях подполз под «змею» между мной и Димкой и выпрямился, облегчая наши плечи.

— Стоп! — крикнул Ухарь. — Вправо. Три-четы-ре!.. — И палатка шмякнулась в траву вдоль каркаса.

— Ну, морячки! — продолжил Давлет, поправляя плотную и волнистую, с проседью, шевелюру — Ну...

— Десант, смирно! — внезапно скомандовал Ухарь, и мы вытянулись, кто где стоял, а он взял под козырек: — Товарищ начальник лагеря, разрешите доложить!

Филипп Андреевич, явно не ожидавший этого, на какой-то миг косорото замер, потом сказал:

— Докладывай.

— Проспали!

— Прекрасно! Прекрасно не то, что проспали, а что по форме доложили. Меня устраивает такая компенсация, — как-то по-новому озирая нас, заключил Давлет. — Соколы! Перепелятники!.. Баба-Яга, почему ремень на заднице?

— Сполз!

— Поправь.

— Служу Советскому Союзу!

— В этом случае надо отвечать «есть»

— Есть!

— То то!.. Вольно!

— Вольно! — срикошетил Ухарь.

— Впредь не просыпать!

— А мне за то, что дольше всех спал, лесописед сделали! — с восторгом объявил Димка, ввернув одно из тех словечек, которые он еще недавно перевирал и которыми сейчас иногда дурашливо поигрывал: псисабо, лесописед, плаксобуксы.

— И правильно! — одобрил Давлет. — В следующий раз я лично всем засоням сделаю бакалайки!

— А что это? — насторожились мы.

— На языке Бабы-Яги это балалайка.

— А-а! — заверещал польщенный Димка.

— А делается она так же, как и велосипед, только на руках! Забренькаете, как в филармонии! — И Филипп Андреевич заболтал вроде бы подпаленной кистью.

— А-а! — поддал Димка.

— Вот это смех! — восхитился Филипп Андреевич, сам хихикнув, и Димка зажал было рот. — Нет-нет, хохочи на здоровье! Отрабатывай! Утрами будешь хохотать подъем!.. А у меня две новости, и обе важные. Завтра приезжают мичманы из Владивостока, которые будут у нас командирами экипажей, — раз! И лагерь .открываем досрочно, послезавтра — два!