Я еду на верблюде
Шрифт:
Верблюд лежал, высоко подняв вверх маленькую голову на могучей длинной шее. Задних ног совсем не было видно, а передние он подогнул под себя, сложил их, как карманный ножик. Верблюд покрыт ярким ковром с длинными красными кистями, из-под которых поблескивают стремена. А на седло наброшен кусок коричневого меха, похожего на медвежью шкуру.
Все свое богатство нацепил бедуин на верблюда. Чтобы украсить. Чтобы любому захотелось на нем проехаться.
И я выбрал этого верблюда.
— Бисмарк, — сказал бедуин, ласково похлопывая своего красавца.
— Папа, — закричал я, — я поеду на Бисмарке!
Папа рассмеялся и предупредил:
— Осторожней. Это был коварный и воинственный канцлер. Хоть и говорил, что Германии надо дружить с Россией, а не воевать.
Бисмарк спокойно лежал, пока я взбирался на его трон. Бедуин что-то говорил мне, но я ничего не понимал. Тогда он взял мои руки и крепко охватил ими небольшой рожок, что торчал спереди седла. Я понял — надо держаться.
Бедуин потянул за уздечку, верблюд качнулся, на шее у него зазвенел колокольчик, наклонился вперед и вдруг выбросил из-под себя длинные задние ноги.
Дыбом встала земля.
Как я удержался и не полетел через голову свою и верблюда — не знаю. Передо мной, перед моими глазами, совсем близко был желто-белый песок. Еще минута — и я уже сидел прямо, а возле самой моей ноги белела чалма высокого бедуина. Он потянул за уздечку, верблюд послушно тронулся с места.
Верблюдов называют кораблями пустыни. Я ждал, что сейчас поплыву, как на корабле. И в кино я не раз видел караваны верблюдов, и мне казалось, что они будто плывут в песках.
А теперь я сам еду на верблюде. И могу со всей уверенностью сказать, что корабль этот не плывет, а скачет. Йоги верблюд переставляет медленно, но каждый шаг отдается в его горбу. Я это чувствую очень хорошо. Меня бросает то вперед, то назад, как маятник в настенных часах. Я стараюсь держаться и ногами и руками. Все мои мысли только об одном — не упасть. Может, если б ноги мои были длиннее, я доставал бы до стремян, и сидеть было бы надежней.
Но все равно я счастлив. Я еду на верблюде к пирамидам.
Немного освоившись и приспособившись к шагам верблюда, я поднял глаза. Внизу слева осталась стоянка верблюдов. Наш караван подымается в гору. По обе стороны дороги-насыпи желтеет песок. Ветра нет. Мелкие песчинки поблескивают на солнце так, как блестит и переливается миллионами звездочек снег у нас дома в солнечный зимний день.
Далеко слева зеленеют пригороды Каира. Там течет Нил. А справа, вплоть до самого горизонта, сколько видит глаз, тянется бесконечное желтое море. Пустыня. Где-то там, далеко-далеко, она сливается с небом, и не разобрать, где кончается песок и где начинается небо. И мне уже кажется, что небо над пустыней тоже желтое. Может, от яркого солнца? А может, это песок отражается в небе?
Верблюд остановился. Опустился на передние ноги. Потом лег. Шатаясь, я слез с седла. Оно мне уже не казалось пышным троном. Земля закачалась под ногами, словно я и вправду сошел с корабля.
Я поднял голову. Передо мной возвышались огромные каменные горы.
Так вот вы какие, пирамиды!
Путешествие в пирамиду Хефрена
Я стоял, смотрел и не мог тронуться с места: таким маленьким казался я себе перед этими громадинами. Пирамиды Хеопса и Хефрена, отца и сына, великих фараонов. Египетские цари назывались так.
Ко мне подошел папа. Он приехал на автобусе.
— Будешь ходить с нашей советской группой туристов. Я договорился, — сказал он.
Солнце стояло высоко в небе, и возле пирамид совсем не было тени, не было где спрятаться ни нам, туристам, ни гиду, женщине, которая должна была обо всем рассказывать.
Прежде всего она на чистом русском языке сказала, что зовут ее Клеопатра Андреевна.
— Андреевна? — переспросил кто-то. — Так вы русская?
— Русская, — ответила гид.
— А живете здесь?
— Я родилась в Каире.
— А в нашей стране были?
— Еще нет. Очень хочу побывать.
— Так приезжайте.
Она засмеялась:
— Боюсь холода.
— Летом у нас тепло.
— Когда к нам приезжают друзья, — вмешался в разговор мой папа, — то даже в самый лютый мороз им никогда не бывает холодно.
— Значит, я приеду к вам зимой.
Я вглядывался в нее, в человека, который никогда не видел нашей страны, а называет себя русским. Впервые в жизни вижу такого человека. Я старался угадать, сколько ей лет и когда она родилась: до революции или после? Угадать было трудно, и только по ее подвижности, по быстрой походке (я едва успевал за ней) я решил, что ей все же еще нет пятидесяти лет.
Она подождала минутку, чтобы все подошли поближе, и начала говорить коротко, быстро, потому что, видно, и ей было жарко стоять под открытым солнцем, хоть она и привыкла, хоть и родилась здесь, в Каире.
— В прошлом столетии на египетскую землю пришел Наполеон со своими солдатами и учеными. Пирамиды его поразили. И он высчитал, что из камней, которые пошли на пирамиду Хеопса, можно было бы возвести трехметровую стену вокруг Парижа… Хефрен — первый из древних фараонов, который начал себя называть сыном Ра, это значит, сыном солнца. Строил пирамиду Хефрен 31 год. Хеопс — 20 лет. Глыбы, из которых сложена пирамида Хеопса, весят от 2,5 до 30 тонн. Высота пирамиды равна высоте пятидесятиэтажного дома. Она занимает площадь около пяти гектаров. На строительстве пирамиды Хеопса погибло полмиллиона человек… А теперь спустимся в пирамиду Хефрена. Только не расходитесь, идите за мной, чтобы не заблудиться.
«Наверное, она ошиблась, — подумал я. — Разве можно спускаться в пирамиду? И как в ней можно заблудиться?»
Но гид говорила правду.
Узкая нора-шахта, пробитая в камнях, вела вниз. Даже мне пришлось пригнуть голову, чтобы не стукнуться о верх шахты. Под ногами были доски с перекладинами. Иначе все бы покатились, как с ледяной горки. Деревянные перила были прикреплены к стене. Я уцепился за них руками.
Согнувшись, шли долго-долго. Уже заболела шея, заныло под коленками, а светлый проем виднелся еще далеко внизу — там шел проводник с фонарем.