Я еду на верблюде
Шрифт:
— Ушебти, — сказал араб, когда продавал.
Что такое «ушебти», я не знаю. Разглядываю фигурку и думаю, что, наверное, это какой-нибудь талисман, если с такой гордостью произносил это слово продавец.
— Это талисман? — спрашиваю я у папы.
— Не совсем, — отвечает он. — Может, кто и считает «ушебти» теперь талисманом, а вообще это фигурка — ответчица.
Я не знаю, что такое «ответчица», и папа рассказывает мне о том, что сам вычитал в книжках.
Когда умирал фараон — бог на земле, — никто не говорил даже, что он умер, а говорили — «ушел в горизонт». И вот на том свете, который находится где-то «в горизонте» царствует бог мертвых
И когда Осирис, забыв или проглядев, что перед ним фараон — это значит, тоже бог, — вдруг прикажет ему идти работать, тогда фараон вместо себя пошлет на работу «ушебти», фигурку-ответчицу, которых положили в гробницу великое множество. У каждой фигурки его лицо, лицо фараона.
Прикажет Осирис землю копать — есть «ушебти» с лопатой. Прикажет воду носить — наготове «ушебти» с ведрами. Когда-то фигурки вырезали из дерева ушебти. Поэтому их так и назвали. Потом фигурки стали вытачивать из камня, а название «ушебти» так и осталось.
А еще раньше, когда не были придуманы «ушебти», мертвый фараон забирал с собой в «вечную жизнь» рабов. Их убивали.
«Хорошо, что придумали «ушебти», — думаю я, мне жалко людей, которых убивали только потому, что умер их властелин.
Так вот что такое «ушебти». И вот почему папа сразу купил фигурку, как только увидел ее. Он знал, что она означает. Конечно, наша «ушебти» не была в гробнице фараона. Ее сделали теперь. Но ничего. У меня есть «ушебти», и я знаю, что это такое.
«Чистим-блистим»
В тот день туристы, к которым мы присоединились, больше никуда не собирались идти, и мы поехали в гостиницу, предварительно договорившись, что завтра утром встретимся с ними возле Каирского музея.
Мы приняли холодный душ.
— Если ты не ляжешь отдохнуть, я не пойду с тобой гулять по Каиру, — сказал папа.
Что мне оставалось делать? Пришлось лечь.
На стене висел ящик, похожий на радиоприемник.
Это конденшен. Он подает в комнату охлажденный воздух. Конденшен был включен, и из него веял легкий ветерок.
Я нажал другую кнопку. Подул холодный ветер.
— Замерзнешь, — сказал папа.
— Хм, — не поверил я. — В Африке — и замерзну!
Я лег так, чтобы ветер дул мне в лицо, и закрыл глаза.
— Как хочешь, — сказал папа и прилег на своей кровати.
Я вспомнил школу, моего друга Витьку, попробовал представить себе, что он сейчас мог бы делать. В одном я был уверен — он не лежит в постели, не отдыхает.
Я лежал и думал, что как раз в эту минуту, когда я валяюсь в постели, на улице, возможно, происходят какие-то важные события. А я их не увижу. Может, по улице пройдет, нет, не пройдет, промчится на легкой колеснице… древний фараон. Египет — страна сказки. Тут все может случится, как в сказке. Мальчишки, конечно, побегут за ним следом. Взрослые окаменеют от неожиданности. И всюду: на улицах, в домах — будут одни каменные статуи. Статуя бежит, статуя спорит с соседкой, статуя молится…
А что, если бы я вдруг стал фараоном? Мчался бы я в колеснице по городу или несли бы меня рабы на высоких носилках под шелковым балдахином, а вокруг меня стояли бы рабы с опахалами и махали, махали, чтобы мне не было жарко… Нет, рабов я не хочу. Я бы сам махал опахалом, как веером…
Снова я стал думать о чем-то не о том. Это у меня привычка такая с детства. Как начну фантазировать, так заберусь в такие дебри, что забуду с чего и начинал.
Мне стало холодно. Я уже думал, что не выдержу и сдамся: совсем выключу конденшен. Но тут с улицы донесся крик и звон меди. Может, в Каире так сзывают на цирковое представление? Я хотел спросить у папы — папа спал.
Тогда я подумал, что ничего не случится, если на несколько минут выйду на улицу, погляжу, что там происходит, и сразу же вернусь обратно.
«Что я, в конце концов, маленький?» — подзадоривал я самого себя, уже идя по коридору отеля.
У стен длинного коридора, как в музее, стояли рыцари в доспехах и держали в руках копья. А в конце коридора во всю стену было зеркало. В нем я увидел курносого мальчишку с белыми волосами, который с решительным видом шагал мне навстречу.
Через минуту я был на улице, на набережной Нила. Под окнами нашего отеля стоял человек с большим медным кувшином. В другой руке он держал медную кружку, которой ударял по кувшину. Никто к нему не подходил, никто ни о чем не спрашивал. Человек постоял, заглянул в кувшин, тот, наверное, был почти пуст, потому что человек спустился к реке, зачерпнул в кувшин воду, потом снова поднялся на улицу и начал предлагать ее прохожим. Кое-кто останавливался, пил, давал за воду монету и шел дальше.
Продавец увидел, что я смотрю на него, подошел и протянул кружку. Я покачал головой, мол, не хочу пить. Тогда он показал рукой на отель, из которого я только что вышел, предлагая пойти вместе с ним. Я понял, что он хочет, чтобы я взял деньги, думая, что у меня нечем заплатить.
У меня действительно не было с собой денег. Но если б даже и были, я не стал бы пить грязную воду из реки. Ведь я видел, где он брал. Но продавец не отходил от меня, а идти в отель я не мог, потому что боялся, что он пойдет за мной. И я пошел по набережной. Араб шел следом. Может, он просто решил идти в эту сторону, потому что впереди зазеленели деревья, и, значит, там была тень. А где тень, там не так жарко.
Набережная тянется через весь город. Нил делит его на две части. Я подошел к высокой развесистой пальме. Под пальмой спит египтянин, спит, наверное, давно, потому что солнце повернуло и уже светит ему в лицо. Человек открыл глаза, оглянулся, поискал, куда убежала тень, переполз за ней следом и снова захрапел.
А вокруг ходят люди, спокойно обходят его, стараясь не наступить на босые ноги, которые выглядывают из-под галабии.
Проезжают трамваи, со всех сторон их облепили люди. Держатся за двери, за раскрытые окна и, кажется, просто за стенки. Только развеваются под ветром длинные полосатые галабии. И на автобусах такая же картина — не видно ни окон, ни дверей. Продавца воды уже нет поблизости. Я и не заметил, когда он исчез. Значит, можно возвращаться домой. Я повернул назад, как вдруг…
— Чистим-блистим! — доносится из конца аллеи. — Чистим-блистим! Чистим-блистим! — Все ближе, ближе.
К мужчине, который сидит на скамье и читает газету, подбегает мальчик в полосатой серой от пыли галабии. Через плечо у него перекинут длинный ремень, на ремне висит деревянный ящик со щетками и бутылочками.
— Чистим-блистим, сэр! — обращается он к мужчине.
Человек вовсе не собирался чистить свои ботинки, они у него чистые. Но ему, как видно, стало жаль маленького чистильщика, который целый день в такую жару бегает по городу, предлагает свои услуги, чтобы заработать несколько пиастров. И он согласился.