Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
Мне захотелось прогнать сон, и я открыл глаза. На скале передо мной – на самой вершине горы уселся ворон. Черно-голубые крылья блестели на солнце, большой желтый клюв был хорошо виден. Я разозлился, восприняв это как дурное знамение, и швырнул в птицу камнем. Ворон тихо и медленно расправил крылья.
Я снова закрыл глаза, не в силах больше бороться со сном, который опять тут же овладел мной.
Спал я не более нескольких секунд, а затем вдруг закричал и вскочил на ноги. Ворон все еще кружил у меня над головой, улетая. Я сел на скалу, меня била дрожь. Сон, словно ударом меча-озарения, рассек мои мысли.
А приснилось мне, будто был я в Афинах и поднимался в полном одиночестве
58
Улица Эрму (Гермеса) – одна из центральных улиц новых Афин.
59
Церковь Двенадцати апостолов, известная как Капникарея (третья четверть XI в.), одна из самых замечательных византийских церквей Афин, находится посредине улицы Эрму.
60
Площадь Синтагмы (Конституции) – главная, «официальная» площадь Греции, на которой находится парламент (бывший королевский дворец).
– Эй, учитель? Как поживаешь? Я тебя уже несколько лет не видел. Приходи сегодня, поболтаем.
– Куда? – громко крикнул я, словно он был очень далеко и, чтобы быть услышанным, нужно было кричать изо всех сил.
– На Омонию [61] , в шесть вечера, в кафе «Райский источник».
– Хорошо, приду, – ответил я.
– Это ты просто так говоришь, – послышался его голос, в котором был упрек. – Это ты просто так говоришь. Ты не придешь.
– Конечно же приду! – крикнул я. – Дай руку!
61
Омония – одна из центральных площадей Афин.
– Я спешу.
– Куда ты спешишь? Дай руку!
Он протянул было руку, но та вдруг оторвалась от плеча, пролетела по воздуху и вцепилась в мою руку.
Холодное прикосновение испугало меня, я проснулся и вскочил.
Я увидел у себя над головой улетающего ворона и почувствовал на душе тяжесть.
Я посмотрел на восток, устремив взгляд в пространство, словно пытаясь преодолеть расстояние и увидеть. Я был уверен, что друг мой в опасности. Я трижды прокричал его имя: «Ставридакис! Ставридакис! Ставридакис!», словно пытаясь придать ему сил, но голос мой преодолел расстояние всего в несколько саженей.
Я стал спускаться, скользя вниз по горе, пытался измучить тело, чтобы переместить таким образом боль в него. Тщетно старался мой разум подвергнуть осмеянию таинственные послания, которым иногда все же удается достичь души человеческой. Внутренняя первозданная уверенность, более глубокая, чем логика, и совершенно звериная, повергла меня в ужас. Та же уверенность, несомненно, присуща некоторым животным – овцам и мышам, позволяя им чувствовать приближение землетрясения. Во мне пробудилась еще дочеловеческая душа, которая еще не успела полностью оторваться от земли и непосредственно, без извращающего вмешательства логики, чувствовала истину.
– Он в опасности… В опасности… – шептал я. – Он умрет… Может быть, он сам того еще не знает, но я знаю наверняка.
Я поспешно спускался с горы, наступил на слой щебня и стремительно скатился вместе с ним. Мои руки и ноги были все в крови и царапинах, рубаха изорвалась.
– Он умрет… Он умрет… – повторял я, и горло мое сжимали спазмы.
Злополучный человек возвел вокруг души своей высокую непроницаемую ограду, укрепив небольшую территорию, на которой пытается навести порядок и создать безопасность в нашей мелкой повседневной телесной и духовной жизни. Все на этой территории должно следовать предначертанными путями, следовать святой рутине, подчиняться простым, легко постижимым законам, и таким образом мы можем с какой-то степенью достоверности предвидеть, что должно произойти и как нам при этом вести себя в своих интересах. Эта защищенная от насильственных вторжений таинства территория – владения крохотных сороконожек-достоверностей. Есть только один ненавистный, смертельный враг, которого они уже тысячи лет организованно изгоняют, – Великая Достоверность. И вот эта Великая Достоверность перепрыгнула через ограду и набросилась на меня.
Добравшись до побережья, я немного передохнул. Я словно достиг второй линии укреплений моей территории и собрался с силами.
«Все эти вещи, – подумал я, – порождения наших собственных переживаний, облачающиеся во сне в яркие одеяния символа. Мы сами создаем их. Они не приходят к нам издали. Они – не послания, приходящие к нам из всемогущих темных пространств. Они – наши собственные импульсы, не имеющие для нас самих никакого значения. Наша душа не принимает, а посылает их. Не нужно бояться».
Я успокоился. Логика снова навела порядок в возбужденном сумрачным посланием сердце, обрубила крылья, обкорнала, зашила, придала обычный облик сумбурной летучей мыши, сделав ее мышью обыкновенной, и успокоила.
И, подходя в бараку, я уже посмеивался над собственной наивностью, стыдясь, что разум мой так быстро пришел в смятение. Я уже вернулся на святой путь рутины, чувствовал голод, жажду, изнеможение, а нанесенные камнями моему телу царапины ныли. Но более всего я чувствовал душевное облегчение: грозного врага, перепрыгнувшего через ограду, душа остановила у второй линии обороны.
XXVI
Все было кончено. Зорбас собрал трос, инструменты, вагонетки и все прочее железо и свалил это в одну кучу на берегу, чтобы погрузить затем на небольшое суденышко.
– Дарю все это тебе, Зорбас, – сказал я. – Все это – твое. Продай подороже.
Зорбас схватился за горло, словно желая задушить рыдания.
– Расстаемся? – пробормотал он. – Куда ты теперь, хозяин?
– Уеду за границу. Там есть еще много бумаги, чтобы кормить мышь, которая сидит во мне.
– Ума ты так и не набрался, хозяин?
– Набрался, Зорбас, спасибо, но я сделаю с книгами то же, что ты сделал с черешнями: наемся бумаги до тошноты, чтобы меня вырвало, тогда-то и избавлюсь от нее.
– А как же я без тебя буду, хозяин?
– Не печалься, Зорбас, мы еще встретимся и осуществим – кто знает, силы человеческие ведь огромны – наш великий проект: построим такой монастырь, какой сами пожелаем, – без Бога, без дьявола, для свободных людей, и ты, Зорбас, будешь стоять у входа с ключами, как святой Петр, и будешь открывать и закрывать врата…