Я хочу пламени. Жизнь и молитва
Шрифт:
Уже весь монастырь превратился в море голов. Монастырь весь освещен ярким-ярким светом иллюминации. Ночь пасхальная тиха, только монастырь весь превратился в один густой человеческий муравейник. Всюду глухой раскатывается говор, по всему монастырю. В церкви читают Деяния, прикладываются к раке святого Тихона. Вдруг грянул удар колокола, грянул другой раз, грянул и третий раз, и загудел по всему монастырю звучный, густой и приятный звон большого колокола. Народ, точно река после сильного ливня, [которая,] сорвав всю свою плотину, с неимоверной силой обрушивается в свои глубокие рвы, так и он весь бросился в церковь. Тесно, нет возможности повернуться. Запели «Волною морскою», внесли плащаницу в алтарь, задвигались хоругви, загорелись большие диаконские свечи в алтаре, заблистали белым светом ризы на священнослужителях, забряцали серебряные кадила в руках настоятелей и диаконов, заволновался радостный народ, расступились все молящиеся, потянулся крестный ход. Целая вереница священнослужителей выступила из алтаря. Хор грянул: «Воскресение Твое, Христе Спасе». Колокол все сильнее и сильнее гудит, точно и он понимает все свое значение в сей великий день. Вот процессия остановилась. Двери храма закрыты. О, сладкая торжественная минута! Вдруг сладостной и бесконечно торжественной волной раскатилось по всему народу: «Христос воскресе!» Весь
Я стоял и сильно плакал от радости. На второй день после пасхальной Божественной литургии мы отправились обратно домой. Шли до своего Скопина ровно пять дней. Впечатление от этого паломничества было невообразимо сильное.
Воскрес Христос! Торжествуй, вечность. Воскрес Христос! Радуйся, пространство. Воскрес Христос! Рукоплещите Ему, все космические силы. Воскрес Спаситель мира! Благовествуйте о Нем, всей мировой действительности космические законы. Воскрес Христос! Превратись в победный божественный гимн для Него, многоустая жизнь. Христос Воскрес! Славьте и прославляйте Его, все химические космические элементы. Христос Воскрес! Играй Ему на своем многострунном оркестре, вся мировая атмосфера. Воскрес Христос! И, человеческий род, великолепно прославь Его. Христос Воскрес! О, что я слышу!.. Я слышу, что Его величественно прославляют: и горе, и скорбь, и грусть, и самое отчаяние, и самая нищета и бедность, и самое космическое зло, и, наконец, и самая смерть, и самый ад. Христос Воскрес! И весь мир превратился в одну радость, в одно торжество, в один пасхальный веселый трезвон, в одну божественную Пасху, в один богоподобный привет и святой ответ: Христос Воскресе! – Воистину Воскресе!!!
Наступил мне тринадцатый год. Слова иеромонаха Иосифа из Задонского монастыря все время звучали в ушах: «Через год будешь на Афоне». Вот, думаю я, уже наступил этот год, когда я должен буду находиться на Афоне, но как? Каким путем я буду на Афоне? Я не знал, хотя об этом и много думал. <…>
В этом году настала Пасха. На второй день у нас в доме появился вот этот самый Семен, и мы с ним согласились через два дня отправиться на богомолье в Киев. Здесь, со дня нашего выхода из нашего села Козинки, дивная, только что распускавшаяся весенняя природа подавляюще действовала на меня. Поля, леса, горы, рвы, долины, проселочные дороги, частые села, жаворонки, грачи, в воздухе крик перелетных птиц - гусей, журавлей, воркование горлиц, кукование кукушек, крик болотных чибисов и других птиц - все это бесконечно чарующе действовало на мою душу. На сердце у меня было легко и радостно. К такой торжественной внутренней моей радости присоединилась новая радость - то, что я, в лаптишках, маленький мальчик, иду далеко, иду на богомолье в Киев. Это чувство не было внутренним моим детским тщеславием, нет, это в некотором роде было какое-то моральное чувство радости. Симеон Самсонович днями был словоохотлив, а порою до вечера ни одним словом не перекидывался со мною. Но, говоря правду, я почти что и не имел нужды в беседах с ним, я в это время совершенно утопал в красоте природы и чувствовал себя до самозабвения находящимся среди бесконечных звуков, красок и форм и бесчисленных глаголов мира явлений. Ежемоментно слушая и понимая многоязычную речь природы, я совершенно истаивал от неописуемой в себе радости, я чувствовал, что я нахожусь не на земле, а на небе! И если за это время когда-либо и были во мне понижены чувства радости, внутреннего восторга, то исключительно только в ночные часы, когда входили в тот или другой дом на ночлег - это все равно что после бани погружаешься по шею в болотную грязь - такое я всякий раз переживал в себе тяжелое чувство. Но зато какое торжествующе-радостное настроение ощущаешь в себе, когда утром оставляешь ночлежный дом и снова входишь в весеннюю самую гущу красоты природы. <…>
Когда мы уже вступили в Малороссию, тут я еще сильнее, чем в своей Рязанской губернии, почувствовал влияние на меня богатства природы. Здесь я увидел много садов, грецкий орех, тополя, прекрасные груши. Но вот показалась наконец и великая колокольня Киевской Печерской лавры. Сердце замерло от радости! Мы все осенили себя крестным знамением, слезы появились на глазах. Мысли заклубились в голове: «Лавра, святые мощи, отец Иона… [16] »
Мы уже в Лавре. Народа - тысячи. Пришли мы в Лавру еще до начала Божественной литургии. Шли до нее двадцать один день. Вот ударил колокол, ударил второй раз, ударил и в третий. Народ, точно сибирский муравейник, зашевелился, зашатался, задвигался, каждый осеняет себя крестным знамением. Осенили и мы себя таким же крестным знамением, как и все, и тотчас пошли. Начали читать часы. Часы кончили. Отворились Царские врата, вышел средних лет невысокий протодиакон, сделал три поясных поклона и бархатистым приятным басом провозгласил: «Благослови, владыко!» Я сразу почувствовал себя переполненным каким-то восторженным умилением. Вот грянул хор: «Аминь». Ектенья с каким-то духовным чарующим благодатным переливом в голосе диакона, точно электрический ток, насквозь пронизывает, молитвенно пронизывает сердца молящихся. Певчие поют каким-то небесным мотивом «Господи, помилуй». Молящаяся толпа переполняется внутренним огнем молитвы. Пение становится все величественнее и величественнее! Вот после Апостола девятикратное «аллилуия». Ох, да что же это за аллилуия! Она своей мелодией, небесной мелодией прямо поднимает тебя с земли на небо, она из человека делает тебя ангелом, да каким еще ангелом, который прямо как будто предстоит у Престола Господня и слышит херувимское пение!
16
Преподобный Иона Киевский (1802–1902) - архимандрит, при жизни почитавшийся как старец и чудотворец. Основатель Ионинского монастыря в Киеве, где сейчас хранятся его мощи.
Вот диакон выходит, о, как торжественно он выходит читать Евангелие! Да он уже читает Евангелие. О, да как же он его торжественно читает! Его дивный бархатистый и приятный баритон с мистически-грустно-торжественными переливами самого благодатного божественного мотива прямо колеблет всю сущность человеческой природы, вскрывает самые сокровенные уголки твоей души и все твое «я» наполняет каким-то одухотворяющим восторгом молитвенной радости. Он окончил читать Евангелие. Народ плачет от его чтения. Я слышал, что этот протодиакон за такое дивное чтение во время службы непосредственно от царя получил золотую медаль, которую якобы сам монарх приколол на его грудь к стихарю. <…>
Я молился, рыдал и слушал, и мне казалось, что не достает этому небесному пению только одного голоса Самого Бога: «Кого мне послать и кто пойдет для нас?» И мне в это время хотелось сказать: «Вот я, пошли меня!» (Ис. 6:8).
О, лаврское пение, о, небесное пение! О, божественное пение! Кто только слышал пение Киевской Лавры, тот уже вкусил пение херувимов и серафимов. Но то время уже прошло, теперь от прежнего пения в сей обители не осталось даже и тени. Я от такого пения целый месяц ходил как пьяный! Днем и ночью я грезил им!
На второй день мы с Семеном прошли по всем пещерам и поклонились мощам святых угодников и приложились к чудотворному образу Божьей Матери. Поговели, причастились, сходили к отцу Ионе. Семен вернулся домой, а я остался в Киеве. По совету некоторых монахов я подал телеграмму на деньги тех же самых иноков, чтобы мне отец прислал годовой паспорт якобы для поступления моего в Лавру. Через несколько дней я его получил и без копейки денег по железной дороге на четырнадцатом году своей жизни (в начале июня, а родился я 21 мая) отправился в Одессу. Зачем я туда отправился? Я уже шел на старый Афон.
Всякий раз, когда я размышляю о Тебе, моем Боге, тогда я весь сосредоточиваюсь только на одном Тебе, моем создателе, и всем своим существом умиляюсь перед Тобою и бесконечно поражаюсь Твоей всесвятейшей любви к миру, и в частности к человечеству. Ты один Бог мой, Ты один создал мир, Ты один вызвал всю тварь из небытия в бытие. Ты один вложил в нее семена творчества. О, как же не поражаться Тебе, всесущему Творцу и Богу, и не верить в Тебя, и не любить Тебя?
О, Господи мой, о, Бог мой, о, радость моя, о, надежда моя! Господи, увеличь во мне веру в Тебя, бесконечно увеличь во мне и любовь к Тебе, Царь мой и Бог мой, я хочу, пламенно хочу бесконечно любить Тебя. Я хочу, чтобы Ты все мое существо превратил в одну чистую абсолютную любовь к Тебе. Я бы, наконец, хотел больше, сильнее и пламеннее всякой твари любить Тебя! Царь и Бог мой, исполни мои пламенные желания так именно любить Тебя, как я хочу любить Тебя!
§ 10. Из Киева в Одессу
Месяц июнь. Шел я больше всего по полотну железной дороги. Снова поля. Снова леса, снова певчие птицы, снова и цветы, снова объятия красоты. Вот уже хлеб колосится. Луга – хоть сейчас коси! Здесь богатая Малороссия. Иду с великим восторгом радости. Иду на старый Афон. При одной мысли об этом все мое существо млеет от нестерпимой жажды, как бы скорее быть на Афоне. Лаврское пение, мотив чтения диакона в Успенской Лаврской церкви сильно звучат в моих ушах. Семен Самсонович во весь рост стоит в моем воображении. Молитва, слезы вулканом вырываются из моего сердца. Хорошо, право хорошо! Вот уже вечер. Будочник сам зовет меня ночевать у себя. Ночую. Устал, сна нет. Козинка, мои родители, Семен Самсонович, Лавра, Афон чередуются в моем воображении. Уснул. Утром рано я пробудился, напился чаю, иду далее. Переживаю в себе то же самое. Особенно в это время, как никогда прежде, пламенная молитва, как бы сама собою, без всякого с моей стороны насилия многоструйной рекой несется из моего сердца к Богу. Тут во время шествия вспоминаешь из своего детства и всех друзей, и всех козинских мальчиков, и все те места, где приходилось с ними беседовать о Боге, читать Св. Евангелие, ночевать с лошадьми, стеречь овец и т. д. Уже полдень. Жарко. От полотна железной дороги отхожу на почтительное расстояние, сажусь на межу посеянного хлеба или ухожу в глубь пшеницы, вынимаю Св. Евангелие из-за пазухи и горячо-горячо читаю его. На душе сладко. На сердце легко, на совести чисто. Вот уже солнце начало склоняться к западу. Встаю и снова иду дальше. Жаворонки своим пением увеселяют путь мой. Присутствие Христа очень близко ко мне, я как будто ощущаю Его сладостное дыхание на себе самом. Уже поздно. Будка. Я прошусь ночевать. Меня принимают. Малороссы. Мало понимаю их язык; если правду сказать, ничего не понимаю. Они улыбаются и начинают говорить со мною по-русски. Все удивляются, что я, такой мальчик, и вдруг решился идти в такой далекий путь!
Снова ночлег, снова ночь, и опять утро, и опять мое путешествие. Лавра с своим пением, с своею святынею во всем своем величии стоит в моем воображении. Вот огромный лес, лесные птицы просто задерживают мой ход. Я каждую певчую птичку хочу видеть. Вот во множественном количестве соловьи отбивают свои сладкие трели, вот иволга свистит, вот красивый удод кукует, вот кукушка возвещает, кому сколько жить, вот дятел кричит, а вот говорунчик и пеночки друг перед другом соперничают в своем лепетании, вот здесь птичка сверчок беспрерывно сверчит, а вот лесные жаворонки нежно и серебристо поют. Малороссия богата певучими птицами. Здесь только мало скворцов, голубей и галок. Ах, как торжественно здесь поют птицы! В эти дни у меня сильно стала появляться вера во Христа. Я чувствовал, что Христос всего меня объемлет Собою. Восторг, радость, экстаз любви к Богу все чаще и чаще стали появляться во мне. Так проходили у меня день за днем. В это время вся природа для меня становилась живым храмом моего Триипостасного Бога. Я чувствовал во всех явлениях природы как бы присутствие моего Господа Христа. Были дни, когда от огромной радости, от пламенной любви к Богу совершенно прекращалось во мне всякое желание есть и пить. Однажды я шел лесом и увидел дикую козу с козленком. Я вдруг почувствовал, что ноги мои от восторга, от какой-то мистической радости стали подкашиваться, слезы брызнули из глаз, я уже дальше не мог идти, я еле свернул с дороги, пал на колени и начал молиться Богу. Здесь на молитве я простоял несколько часов. После этого я почувствовал в себе одичание к людям. Я начал ночевать уже в поле. Были и такие ночи, когда я, вперив очи в небо, всю ночь созерцал небесную красоту бесчисленных звезд. Один раз я пришел в какое-то местечко, вдруг я встретился с местной полицией. Я оробел. Пристав спросил меня, кто я и откуда, и потребовал от меня мой вид. Прочитав его и узнав, куда я иду, он так и покатился со смеха! Затем взял меня к себе на квартиру, напоил меня чаем и дал двадцать копеек, и я пошел дальше. Идя от пристава, я вдруг почувствовал в душе своей острую печаль по своим родителям, но, к моему счастью, она скоро исчезла во мне, а на смену ей я сейчас же стал переполняться прежним вдохновенным радостным настроением. И вот чем ближе я подходил к Одессе, тем больше и больше стал в себе чувствовать молитвенный жар. Тут я не раз сам себе говорил: «О, какое великое дело ради Бога странствовать!» Но вот показался и сам город Одесса. А вот и море! Увидавши море, я от радости затрепетал. «О, Господи, - воскликнул я, - Ты все можешь, проведи меня на Афон!»
Конец ознакомительного фрагмента.