Я хочу пламени. Жизнь и молитва
Шрифт:
О, пресвятая и пребожественная Троица! Сохрани и спаси меня от всего такого, чем бы я мог обоготворять себя! О, Боже, я знаю всю силу опасности плотских грехов, но я знаю также еще бесконечно более опасную сатанинскую силу – это религиозное самоуслаждение своею праведностью, своею святою жизнью, особенно когда это религиозное самоуслаждение разжигается человеческою похвалою и народною славою. Тогда бывает горе такому человеку, ибо он уже погиб, и его погибель будет для него заключаться в том, что у него от такого религиозного самоуслаждения исчезает всякая возможность покаяться, ибо самое покаянное чувство в нем превратится в выжженную солнцем дикую пустыню. И вот, зная такую страшную опасность религиозной извращенности, о, пребожественная и святая Троица, я молю и умоляю Тебя, веди меня всегда к Себе Самой по самым глубоким рвам и низинам бездонно-глубинного смирения моего, ибо я также знаю, что можно гордиться и самым покаянным духом, можно даже тщеславиться и самым покаянием; но такая гордость и такое тщеславие все же не так опасны, ибо они никогда не могут собою питать самолюбивое наше человеческое «я», тем более они не могут обоготворять его. Однако и их нужно бояться, как самой смерти. А поэтому, всемогущий Триипостасный мой Бог, не освобождай меня из-под Твоей смиряющей меня десницы, пусть я всегда буду находиться под ней, пусть мое «я» от нее совершенно высохнет и превратится
Владыка мой Господи, на Тебя я возлагаю свое спасение и целиком вверяю себя самого только Тебе одному. Будь же моим Богом, будь моим Спасителем, будь же, Господи, Сам перед Собою всегдашним ходатаем за меня. Боже мой, надежа моя, спаси меня, введи меня в Царство Твое, ибо я Твое создание!
§ 4. [Великий пост в деревне]
Снова о своем детстве. Не могу умолчать о том, как на мою детскую душу долго, неотразимо действовал Великий пост, проводимый жизнью наших козинцев. Вот наступает первый день первой недели Великого поста. Радостная тишина. Только в голове твоей проносятся яркие картины дикой Маслены [13] . В эти минуты носятся такие странные, но уже известные образы, как в дни разгульной Маслены длинная вереница тянется запряженных коней в санки с дугами, разукрашенными полотенцами, лентами, соломенными перевязками. Все они тянутся по зимней дороге, избитой глубокими ухабами, в санках находятся молодые и старые люди обоего пола, одни из них сидят смирно, спокойно, только между собою посмеиваются, другие, наоборот, скачут, танцуют, размахивают руками, кричат, свистят, шумят и т. д.
13
Масленицы.
Здесь у кабака стоит огромная толпа мужчин и женщин, среди них много пьяных. Они смотрят, как два старика саженей на десять расходятся и потом вдруг изо всей силы бегут один к другому и лоб об лоб бодаются между собою. Не успела эта картина промелькнуть в воображении, как выступает другая картина - это весь зимний кулачный бой села на село, одной части села на другую. И вот этот кулачный бой представляется твоему детскому воображению в очень сильных красках: здесь вспоминается, как не раз батюшка с крестным ходом разгонял бьющихся крестьян, как много от этого кулачного боя прежде времени сошли в могилу, как у того или другого молодого юноши выбиты ребра, а то и глаз. На смену этой картине выступают в памяти и другие бесчисленные картинки.
Все это вспоминаешь только сейчас, когда в селе так тихо, тихо кругом стало. И только лишь заунывно звонит колокол: бо-о-ом, потом минут пять снова наступает тишина, потом опять слышится: бо-о-ом! На душе хорошо. Вот смиренно, точно в чем-нибудь провинившиеся, тянутся люди то оттуда, то отсюда поодиночке в церковь. В церкви батюшка в черном облачении произносит: «Господи и Владыко живота моего». Народ делает земные поклоны.
Никифор Степанович Забиларов - и он уже как-то себя иначе чувствует, ведь все время пьянствовал! А теперь он стоит на клиросе и читает часы. Ах, как же хорошо! Вот дети с колодками на ногах пришли в церковь. Это ученики нашей школы. Стоишь и любуешься ими. Вдруг кто-то слегка ударяет тебя по плечу и говорит: передай свечку Божией Матери. Наступила суббота. Все готовятся к причащению. Исповедуются, друг у друга просят прощения, некоторые плачут. Благовестят уже в большой колокол. Народу много. У каждого по просфирке и у меня в руках просфирка. Я жду, когда я причащусь, то я ее тут же съем, чувствуется голод. А тут уже мама принесла вместе с другими из дома мне кое-какую пищу в церковь. Причастники после причащения Тела и Крови Господа садятся по сторонам около стенок и молитвенно едят принесенную им из дома пищу. Наконец запричастили всех и кончилась литургия. Все идут домой со светлыми лицами, в душевном покое и с радостным сердцем. В это время такие набегают светлые мысли, что хочется плакать, и всех целовать, и всех жалеть, и всех любить, и всем делать только одно добро, добро! На следующий день воскресенье! После сего дня опять наступает другой понедельник Великого поста, и снова слышишь опять-таки тот же самый покаянный призыв колокола, который с точно таким же самым умилением грустно зовет грешников к покаянию: бо-о-ом! Через минут пять опять то же самое: бо-о-ом! А тут снег тает; земля показывается, повсюду лужи, ручейки текут, уже жаворонки поют, уже и молодая травка появилась на бугорках обнаженной от снега земли, тепло, грачи кое-где появились. Ах, как же все это хорошо-хорошо! В это время хочется куда-то бежать, странствовать, идти на богомолье, хочется быть каким-то подвижником и т. д., и т. д.
Пост продолжается. Весна все более и более развертывается. Вот уже грачи вьют свои гнезда. Люди все постом делаются добрые как-то. Скот на дворе стал чаще ржать, мычать, блеять, похрюкивать… Куры уже кудахчут, а петухи все чаще и чаще дерутся. У голубей самый полет становится уже с аплодисментами, воробушки все веселее чирикают. Все люди с вербами идут в церковь. В церкви живой лес, освещенный свечами. Мое детское сердце все превратилось в одно радостное умиление. Стоило в это время кому-нибудь спросить меня - ты что плачешь?
– и я бы тогда не удержался, я бы от радости разрыдался! Так я каждый год переживал пост в себе самом. Вот наступила последняя, Страстная неделя. Мужики в эти дни энергично берутся за чистку гумен, дворов. В Великий четверг все наше село усеивается кострами. Мужики в этот день на целый год режут свиней и палят их. В этот же день женщины начинают красить яйца. Ах, как все это становится радостно на сердце! В эти дни я прямо-таки часто изнемогал от радости - ведь это рай - думал я. Все как-то ликует, все радуется и все как бы становится невообразимо радостной весной! И вот теперь на пятидесятом году жизни все это вспоминаешь, и, вспоминая свое раннее детство, хочется пасть к ногам Распятого и обливать их слезами радости.
Боже мой! Я и теперь люблю Тебя, но это мне мало. Я хочу не только любить Тебя, моего Творца и Бога, но и всем моим существом абсолютно превратиться, без всякого остатка в себе самом, превратиться в самую сущность любви к Тебе. И только тогда я буду чувствовать себя, что я живу и существую, когда я действительно весь превращусь для Тебя в одну чистую абсолютную любовь к Тебе. О, сердце, мое сердце! Отныне будь одним пламенем любви моей к Богу моему. О, ум мой, ум мой! И ты отныне будь одним огненным творчеством моей любви к Господу моему. О, воля, моя воля! И ты отныне будь всесовершенной силой моей пламенной любви к Духу Святому. О, разум, мой разум! И ты отныне будь горным потоком моей любви к Триипостасному моему Божеству. О, рассудок, мой рассудок!
И ты отныне будь энергией любви моей к Творцу моему Богу. О, мысли, мои мысли, и вы отныне будьте чистой динамической любовью моей к моему Спасителю и Господу. О, чувства, мои чувства! И вы отныне будьте молниеносными крыльями моей любви к вселюбящему моему Господу Богу Вседержителю. О, плоть моя, и кровь, и кости мои! Отныне будьте носителями в себе любви моей к Искупителю, Творцу моему Богу. О, ты, мое «я»! Отныне будь всей душой любви моей к святейшей Триипостасной Троице Богу. О, и ты, наконец, вся сущность моей личности! Будь отныне чистейшей, без всякой примеси в себе самой, совершенной любовью к триединому моему Богу, Творцу всего сущего.
О, пребожественная Троица! Я хочу любить Тебя, и любить всем моим существом! Я хочу славить Тебя и славить Тебя всеми силами моей души. Я хочу воспевать Тебя и воспевать Тебя всеми свойствами всей моей сущности. Я хочу день и ночь созерцать Тебя, но созерцать только одною всеобъемлющею все мое существо моею любовью к Тебе, Бог мой! Спаситель мой, Дародатель мой, не оставляй меня, будь всегда со мной, ибо без Тебя я не живу, я умираю, я превращаюсь в безусловное небытие. Ты, только Ты один моя жизнь, Ты только один вся моя полнота всякого неизреченного блага!
§ 5. [Наши крестные ходы]
Опять из раннего моего детства. Не могу я умолчать еще и о том, что на мою детскую душу очень благотворно всегда влияли особенно два крестных хода, обычных в нашей Козинке: в день святого Преполовения и осенью, в день святых мучеников Фрола и Лавра.
В день святого Преполовения. Этот праздник особенно глубоко запечатлелся в моей душе. В этот весенний день после Божественной литургии идут крестным ходом с развевающимися хоругвями, с многочисленными крестами и иконами в ярких облачениях священник, диакон, псаломщики при большом стечении богомольцев, при двух довольно больших и гармонических хорах; под торжественный трезвон колоколов вся эта дивная процессия движется по полю, где при радостном торжественном пении жаворонков, дивном щелканье соловьев, задорном и ревнивом перекликании перепелов, при лесном звонкоголосом пении дроздов, ворковании горлиц, флейтовом свисте иволг, куковании кукушек, рассыпчатом и раскатистом пении зябликов и других певучих лесных и степных птиц совершаются молебны то там, то в другом месте.
В это время душа замирает от восторга радости. Крестьяне же нашего села Козинки в это весеннее время все одеты в праздничное платье. Мне, ребенку, это очень нравилось, особенно тонички из чистой шерсти самодельной работы. Сильно нравилась мне и вся пестрота женского одеяния: платки, шушки, паневы [14]– все это бесконечно увеселяло мое детское сердце. А колокола в это время все гудят и радостно переговариваются между собою. Вдруг слышится приятный баритон. Это батюшка о. Василий Скрижалов читает во время молебна святое Евангелие. Слезы навертываются на глаза от такого сладостного чтения Евангелия, и думаешь: вот если бы у меня был такой хороший голос!
14
Шушка – верхняя туникообразная девичья одежда, надевалась на рубаху. Панёва (понёва) – верхняя юбка из шерстяной ткани, иногда на холщовой подкладке.
Молебен закончился. Крестный ход идет дальше. Вот мы пришли в большой лог, здесь народ рассыпался по всему логу. Идет тихий говор. Взглянешь на народ, так и чувствуешь: вот оно где, Царство-то Божие! Народ остановился. Снова молебен. Все сразу стихает. Перед началом молебна батюшка говорит слово. Хорошо сказал! Начало молебна. Стройное и сильное пение. Коленопреклонение. Молитвы о дожде и о вёдре. Снова крестный ход двинулся вперед. Цветы, аромат полевых злаков. Хорошо! Колокола все сильнее и сильнее гудят и переговариваются между собою. Снова молебен. Возвращение в село. Опять молебны по часовням и крестам, находящимся на улицах и перекрестках дорог в селе. Радостно и весело. Мальчики резвятся, бегают; девочки - где собираются в кучку, где идут парами, точно птички, между собою щебечут. Вдруг привал, отдых. На улице обед; а кто поблизости - пошел обедать домой. Через час опять все в сборе. Молебны у каждой часовни и у каждого креста продолжаются. Вот уже вечер. Крестный ход направился прямо в церковь. Другой же крестный ход оставлял след в моей детской душе - это, как я сказал, осенью, когда в день свв. мучеников Фрола и Лавра все село утром сгоняет коней своих к церкви. Здесь и звон колоколов, и пение молебна с водосвятием, и ржание пяти-шести тысяч коней - все это сливается вместе в один хор, в одно целое. Тут часто бывает побоище коней, сбрасывание с себя всадников, а во время кропления их святой водой вдруг испуг, шараханье в сторону, лягание, вскакивание на дыбы и т. д. Картина поразительная, она целиком захватывает собою всю детскую душу. Такие церковные торжественные обычаи настолько чарующе действуют на детскую душу, что, право, не знаешь, где ты - на земле ли или на небе! Но вот проходит весна, проходит и лето, наступает уже осень. Этот осенний период времени наводит меня всегда на серьезные детские размышления. Мне в это время почему-то всех было жалко; жалко людей, жалко животных, жалко птичек, жалко всех деревьев. Особенно мне было жалко журавлей, улетавших на зиму на юг, и я часто, слыша их крик, плакал.
Наступила зима. Отец мой и дядя изо дня в день молотят в риге хлеб, а вечером плетут лапти. Вот слышу - дедушка Иван говорит о различных видениях, о явлении мертвецов, в его разговор вступает мой отец, мой дядя, моя мама, моя тетя, бабушка, а то кто-нибудь придет из соседей. Разговор ведут серьезный, я лезу на печку, меня всего захватывает большой интерес от их разговора, но вместе с тем и страх пронизывает насквозь. Разговор продолжается до поздней ночи, мне для естественной надобности нужно слезть с печки и выйти из избы, а я смертельно боюсь и в это время со слезами зову к себе маму и в сопровождении ее иду по надобности в сени. Такие разговоры продолжаются почти всю зиму. В это время мужички нашей семьи переберут и всех умерших в нашей Козинке, и кто как умирал, и кто и кому из них являлся во сне, наяву; переберут они также и всех когда-либо бывших разбойников, всякого рода клады, их заклятия, их действия на находящих их и т. д. И вот все это слышишь, обо всем этом думаешь и часто дрожишь от страха и не знаешь, куда бы деться. Но вот наступают зимние грозные дни, когда страшный ветер, когда ужасная метель поднимаются на дворе, тогда часто дрожит изба, вокруг дома ветер поднимает ужасный вой, свист, когда крыша стучит, двери сенцев ломаются, о, тогда страшно становится на душе, и тогда мы все, члены дома, становимся перед иконами и горячо и трепетно молимся Богу о собственном спасении. Буря проходит, метель утихает и в это время на сердце становится радостно-радостно.