Шрифт:
Глеб Анфилов
Я и не я
– Все, милый друг, - сказал Андрей.
– Петров запретил твой эксперимент. Идти к нему бесполезно, он свиреп, как тигр.
"Ну, ясно, - подумал я.
– Не надо было мне лезть на рожон. Надо было тихо".
– Вот так, - сказал Андрей, - что ж ты молчишь?
– А что говорить...
Я подумал, что в глубине души он доволен. Раньше он говорил _наш_ эксперимент, а теперь сказал _твой_.
Он закурил, раза два затянулся и погасил папиросу. Поднял глаза и спросил:
–
Я не стал ему отвечать. Он и так знал. Все-таки лучше бы он сказал "что _будем_ делать?".
– Ты, пожалуйста, не дури, Илюша, - сказал Андрей.
– Завалишь ведь диплом. И жалко как-то Будду...
– Хватит. Ключ у тебя?
– У меня, - он запнулся, - кажется, у меня...
– Давай.
Он стал рыться по карманам, делая вид, что не находит ключа. Потом сказал:
– Обсудим все спокойно.
– Уже обсуждали, - сказал я.
– Давай ключ.
– Понимаешь, - тянул он.
– Петров, в сущности, прав...
– Да-да. Давай ключ.
Он отдал мне ключ:
– Смотри. Зря...
"Нет, не зря, - подумал я.
– При любом исходе. Только вот риск".
Андрей сел за свой пульт. Он, видно, не собирался уходить.
– Что ты сказал Петрову?
– спросил я.
– Ничего особенного.
– Он знает, что установка готова?
– Нет. Он только посмотрел схему и запретил монтаж.
– Правда?
– Конечно.
– Ладно, - сказал я.
– И на том спасибо.
Я открыл ключом люк камеры. Там зажегся свет. Я влез в камеру и включил внутреннее питание, И погладил Будду рукой. От металла шел холод. Длинные секции, уходящие вдаль, до самого конца камеры. Кристалломатрицы по сорок тысяч синтонейронов в каждой. Хорошая машина. Если я ее испорчу, меня обязательно выгонят из института. Великолепный кристаллический мозг. И уши-микрофоны. И глаз. И почти человеческий голос. И пока весь этот механизм совершенно пустой. Мертвый. Ни одного бита информации его сверхъемкой памяти.
Я последний раз проверил по схеме соединения нашей установки с Буддой и разомкнул блокировочные реле.
Кажется, тогда я подумал о себе, что я герой. Иду на большой риск ради науки. Так-то.
Я вылез из камеры и запер люк. Андрей сидел, подперев голову руками, и ничего не говорил. Я вынул из шкафа гравиокопировальный мозговой шлем, смазал его изнутри контактной пастой. В это время пришел Эрик Руха.
– Здравствуйте, - сказал он.
– Разрешение, конечно, не получено?
– Здравствуйте, Эрик, - сказал я преувеличенно спокойно и в упор глядя на Андрея.
– Петров разрешил опыт. Все в порядке.
– Не ожидал, - сказал удивленно Эрик.
– Не ожидал...
– Я тоже, - сказал я.
– Он будет присутствовать?
– спросил Эрик.
– Нет, его вызвали на какую-то комиссию и он позволил начинать без него, - я лгал, но кажется, не очень заметно.
Андрей молчал. Эрик сел возле моего пульта и вытянул ноги.
– Если пойдет некротический сигнал, - обратился я к Андрею, - ты включи токовые импульсы.
Андрей не отвечал. Но вот раздался щелчок: он включил полное питание на своем пульте. "Совсем хорошо, - подумал я, - значит, и он не уйдет".
В центре пульта засветился коричневым сиянием дистанционный глаз, единственный глаз Будды. Пока еще бессмысленный, пустой, ничего не видящий.
– Ну, начинаем, - сказал я.
Когда я надел шлем на свою обритую голову, Эрик попросил меня медленно считать. Я просчитал до пятидесяти. Он включил электроуспокоитель. Я сказал:
– Все отлично. Норма!
– Не разговаривайте, думайте о чем-нибудь простом.
– Эрик говорил спокойно и размеренно, как на тренировочных сеансах.
Моя голова была охвачена большим, укрепленным на штативе гравиошлемом. Прямо подо мной, перед глазами, стояла нога Эрика, обутая в башмак. И я стал думать о башмаке. Черный лакированный полуботинок без швов, из мягкого эластичного пластика. Такой же пластик на наружном пульте Будды. Если все сойдет хорошо, то через полчаса получится машинная копия моего "я".
Эрик не спешил включать копировальную установку. Он тихо и медленно твердил:
– Вам надо успокоиться, вам надо совсем успокоиться. Думайте о чем-нибудь простом, спокойном, хорошем. Вспомните, как течет река, как цветы цветут на лугу... Пусть вам захочется уснуть...
Я стал думать о своей любимой реке - Пахре. Она течет незаметно. Она очень спокойная. И на ней плавают большие зеленые листья. И со дна поднимаются пузырьки, и разбегаются круги по поверхности. И движутся ленивые рыбы. А я сижу на берегу с удочкой. Поплавок недвижим. Рядом со мной Кармелла. Эта мысль перешла в очень ясное, кинематографически точное воспоминание. Почти сон. Вот Кармелла тронула меня за локоть и встала.
Я тоже встал. Она положила руки мне на плечи. И сказала тихо-тихо: "О чем ты думаешь?". Я сказал ей: "О тебе и о Будде". "О Будде больше?" "Нет, - сказал я, - нет..." Она сказала: "Да". И обвила свои руки вокруг моей шеи.
Я не спал, я видел этот сон наяву. Я все помнил - и об эксперименте, и об Эрике, и об Андрее, но передо мной стоял травянистый бугор. Желто-зеленый, пестрый, залитый солнцем. И я лез на этот бугор. Вдруг мне захотелось спать. Очень сильно. Но надо было лезть, надо было добраться до вершины бугра - и я лез, лез... И тут в голове возникла дрожащая, острая боль. Сверлящая и вибрирующая. Я понял: Эрик включил копировальную установку Это еще не копировка. Это подготовительное облучение. Я был совсем спокоен, было совсем не страшно, но в голове была боль. Она росла. Потом все галлюцинации исчезли.