Я – инопланетянин
Шрифт:
Даниил? Асенарри? Пришелец из галактической бездны или земной человек? Нет, ни тот и ни другой. В каком-то смысле нефелим, потомок ангела и смертной женщины…
Процесс завершился, когда мне исполнилось двадцать, но уже тремя годами раньше я предчувствовал, куда свернет дорога. Не к биологии и медицине, где не было особых тайн, и, разумеется, не к математике и технике — их уровень я мог оценить без всякого труда. В том, что касается технологических реалий, цивилизации, подобные земной и уренирской, проходят близкий путь с одними и теми же вехами: огонь, копье с кремневым наконечником, плуг, колесо и парусный корабль. Затем — паровая машина, двигатель внутреннего сгорания, электрогенератор, радиосвязь, химические производства, компьютеры, атомная энергия и сокрушительное оружие. Здесь надо поставить многоточие и вопросительный знак как символ ожидаемого кризиса; необходимость в энергии, компьютерах и бомбах означает, что мир переполнен людьми, коммуникации налажены, земли поделены, торговля и войны идут своим чередом, природа покорена и дышит на ладан. Все это признаки грядущих перемен, благоприятных или гибельных, ибо цивилизация попала в коридор инферно, который сужают экологические катастрофы, пандемии, демографический взрыв и, разумеется, военное противостояние. Пройдет ли она критическую точку или погибнет, уткнувшись в тупик, вопрос неясный, но совершенно очевидно, что главной ее ценностью являются не стратопланы и буровые установки, а история и достижения культуры. С этого и надо начинать.
Я поступил на исторический, затем стал параллельно заниматься на восточном. По причинам, неведомым для меня, в университете древнюю историю подвергли вивисекции, отрезав восточникам Египет, Шумер и Китай. Что же касается истфака, то там ценилась лишь новейшая история, ибо римляне и греки, карфагеняне и персы, а также инки и индейцы майя не признавали руководящей роли КПСС и знали о подобном чуде ровно столько же, сколько о социал-демократах, фашистах, анархистах и прочих монстрах общественного самосознания. Я же питал склонность к эпохе архаичной, к канувшим в тысячелетия культурам, ибо мир, в котором мне предстояло жить, не родился из пустоты, а был воздвигнут на их камнях и прахе. Прошлое — великий учитель, и, подступаясь к делам сегодняшнего дня, нельзя пренебрегать его уроками. Трюизм, конечно, но из тех, которые не стоит забывать.
В те годы, в конце семидесятых, мне стало уже ясно, что Асенарри вытащил не самый лучший жребий. Не слишком хороший, но и не очень дурной; в этом раздробленном, разъединенном мире имелись страны побогаче, с более мягким режимом, не практикующим тотального контроля за своими гражданами, но были и тиранические деспотии, где ценность личности определялась преданностью вождю, были регионы бедные, подверженные всем несчастьям — от землетрясений до вспышек повальных недугов, и, наконец, существовали места безвластия, где бились за господство непримиримые враги и кровь лилась рекой. Страна, в которой мне выпало счастье родиться, считалась могучей, влиятельной и прогрессивной, последнее было под вопросом, но все остальное как будто не вызывало сомнений. Огромная территория, неистощимые природные ресурсы, богатое культурное наследство, технический потенциал и многочисленное деятельное население… Не страна — империя сотни народов и племен! И в этом была ее слабость. Судьба империй одинакова; поведать о ней могут развалины фортов — римских, испанских и британских.
Но я — Наблюдатель, и не мне печалиться о рухнувших империях. Империи прошлого — продукт невежества, жестокости и жажды власти, и нынешние не отличаются от них ничем; чтобы понять сей парадокс, мне предстояло спуститься по лестнице времен в седую древность и припасть к первоисточникам — таким, как Египет, Аккад и Шумер. Моей специализацией на историческом факультете были кочевники Средней Азии, но их вклад в земную культуру казался мне довольно скромным, не связанным с главной линией ее развития. Затратить годы, копаясь в курганах в поисках скифских блях и черепов… Нет, это было слишком расточительной тратой дорогого времени!
По этим причинам я выбрал египтологию и восточный факультет. Имелся и другой резон: я еще застал великих египтологов Коростовцева, Перепелкина — личностей легендарных, обитавших скорее в царстве Тутмосов и Рамсесов, нежели в эпохе Брежнева. У них было чему поучиться, и я благодарен судьбе, позволившей мне встретить их, хотя и на закате дней. Подобные люди — находка для Наблюдателя: с одной стороны, они обладают широким диапазоном знаний, ретроспективным взглядом на мир и несомненной мудростью; с другой, они далеки от власти, а значит, контакты с ними не привлекают излишнего внимания.
Это важно — не привлекать внимания! Либо, как паллиатив, иметь наготове причины для объяснения собственных странностей… Скрытность — одна из проблем, что возникают у Наблюдателя; ему полагается выбрать удобную нишу в общественной структуре, найти себе занятие, решить материальные вопросы, а затем — трудиться, максимально дистанцируясь от властей. Не только от них, но и от всякой известности, шумихи и сенсаций. Словом, свет юпитеров не для нас…
Мне казалось, что египтология станет отличным прикрытием; ее объекты были так далеки от повседневной реальности и, в сущности, так бесполезны! Не атомная физика, не вирусология, не кибернетика и даже не вопрос о том, были ли скифы нашими предками… Чисто академическое занятие, не связанное с политикой, идеологией и практикой и потому незаметное, как незаметен стебель травы среди деревьев и кустов. Я, разумеется, ошибался, но не жалею об избранном пути — полученное оказалось большим, чем потерянное. Конечно, не считая Ольги…
Но список моих потерь не так уж длинен. Хоть мою нишу не огораживала непроницаемая скорлупа, я все же находился в безопасности и даже продвигался вверх в своей научной касте, минуя все необходимые ступени: ассистент, преподаватель, доцент, профессор. Профессора, особенно египтологи, — люди чудаковатые: могут неделю не выходить из дома, или умчаться на Памир, на поиски йети, или увлечься раджа-йогой. Но их основное чудачество — папирусы и стелы, обелиски и мумии, храмы, сфинксы, пирамиды и научные труды; все это так поглощает беднягу профессора, что нет желания и сил на что-то иное, личное… Скажем, на то, чтобы завести семью.
Семьи у меня и правда не было, но сына я изобразил — Арсена, виртуального наследника, который придет на смену Даниилу. Это еще один сложный вопрос, с которым сталкивается Наблюдатель — конечно, в тех мирах, где автохроны подвержены старению. Обычно эмиссару удается остановить этот процесс, выбрав период зрелости, когда организм в хронопаузе и перемены не так заметны; но все же время идет, и приметы возраста должны быть налицо. Макияж — не выход из данной ситуации; это способ неудобный, ненадежный и неподходящий для многих планет, таких, как водный мир Рахени. Есть другие методы, более эффективные, отработанные на Уренире за десятки тысяч лет, и первый из них — простейший: менять свою внешность сообразно возрасту. Это самое удобное решение, но годится оно лишь в тех случаях, когда метаболизм автохронов подобен уренирскому и допускает перестройку кожной ткани и центров пигментации. Вторая возможность — переезд, полная смена личности и поиск новой ниши, то есть жилища, средств существования и подходящих занятий. На Рахени, где нет паспортов, дипломов и кредитных карточек, я выбрал бы этот способ, но на Земле он слишком трудоемок; к тому же связан с потерей привычного окружения и статуса, а также, что весьма существенно, этим ты можешь нанести определенный вред знакомым. Земля — формализованный мир, и в той стране, где я родился, бесследное исчезновение людей не поощряется.
Поэтому я выбрал третий способ и, кроме запасных вариантов, вроде Ники Купера и Жака Дени, озаботился собственным продолжением. Мой сын считался, разумеется, внебрачным, родившимся от связи с женщиной, чье имя не упоминалось; думаю, что все мои коллеги и друзья подозревали Ольгу. Я выправил Арсену метрику (что стоило не так уж дорого), а после случившейся с Ольгой трагедии переместил ребенка-призрак в пансион, затем — в некую школу в Британии или во Франции, где за хорошие деньги выпекают юных джентльменов. Это случилось уже в середине девяностых, когда я читал лекции в Сорбонне и Стенфорде, а потому не вызвало ни удивления, ни вопросов — во всяком случае, финансовых.
Я навещал свое дитя с похвальным постоянством и информировал знакомых о его успехах. В две тысячи третьем мой Арсен отправился в Беркли, где пребывал ближайшие десять лет, достигнув звания магистра, а после — доктора; затем он работал там и тут, приобрел недвижимость в Калифорнии и даже — ходили слухи! — намеревался жениться, однако был отвергнут Линдой Калуш, своей избранницей, не поощрявшей увлечений экстремальным спортом. А этому занятию он предавался с искренней страстью, бесспорно унаследованной от меня: лазал по горам, спускался на плоту по Амазонке, прыгал с трамплина без лыж и, вооружившись кинжалом, сражался с акулами у побережья Квисленда. В России он не появлялся, зато в других местах, особенно вблизи секвой, дубов и эвкалиптов, с ним можно было познакомиться и убедиться в полной его реальности.