Я ищу детство
Шрифт:
— Могу рассказать вам кое-что про этот пистолетик, — добавил для крепости своей просьбы Фома. — Начнёт стрелять, не остановишь. По три дырки вам каждому, последнюю — себе.
Бешенство, полыхавшее в его глазах, и тот дикий нервный всплеск, который унёс он нерасплесканным из своего дома даже после избиения Фроси (ему этого было мало, ему нужно было разрядиться привычным для себя способом — преступлением), всё это заставило братьев Звездиных вспомнить мудрое правило, исповедуемое миллионером Хмельницким, — «жизнь дороже любых денег».
Почти пять тысяч рублей легли на стол. Фома повернул братьев лицом к стене, взял деньги и исчез.
Братья, опомнившись
Слова, сказанные ему Фросей в спину по-польски, словно разбили в душе у Крысина какой-то огромный пузырёк с ядом. Вся неудача в Польше с родственниками жены, вся нелепая жизнь в Варшаве, все надежды на собственное торговое дело за границей и спокойную богатую старость в окружении детей, всё напряжение тех дней, когда готовилось ограбление акционерного общества, оказавшееся, в общем-то, никому не нужным, — всё это всколыхнулось, взметнулось в сердце Фомы Крысина с такой силой, с такой обидой, что утолить её, казалось, нельзя было никаким из известных человеку способом. Утолить это можно было только чем-то нечеловеческим, звериным, чем-то раньше никому не известным.
Фома чувствовал себя отравленным до ногтей. Вылечить его могло только безумие. И оно разразилось над Преображенкой серией фантастических, не поддающихся никакому объяснению по своей везучести и удачливости преступлений.
Фома Крысин словно возненавидел до смертельной тоски весь мир торгашей, нэпманов, магазинщиков, лавочников, трактирщиков — весь тот мир, в который он так стремился сам со своими полутора миллионами в Польше (и бездарно пропил, прогулял, просадил на продажных девок эти полтора миллиона), весь тот мир, в который его не пустили, в котором ему отказали, в котором ему показали на дверь, в котором его ткнули носом в его плебейство, в котором ему не было места.
И он решил отомстить этому миру торгашей и лавочников. И сделать это на глазах у всех, кто его знал. На глазах у Фроси.
Несколько месяцев жили Преображенка, Измайлово, Сокольники и Черкизово в страхе перед Фомой Крысиным. Он совершал налёты один за другим. Местная милиция сбилась с ног. Прибыли подкрепления с Петровки. Но район действий Фомы был слишком большой — весь северо-восток Москвы. И он был неуловим. Он знал, что ходит на свободе последние свои дни, и чутьём его руководил будто сам дьявол.
Фома появлялся в какой-нибудь мелкой лавке или маленьком магазине, как из стены. Кепка на глазах, рука в кармане. Его уже узнавали и сразу отдавали деньги. А если не узнавали, он вынимал из кармана руку, в которой был зажат наган. Народ в ужасе шарахался от Фомы. Никому и в голову не приходило оказать ему сопротивление или дать хоть какой-то отпор. Многие уже знали, что в ограблении акционерного общества он был главной фигурой. Такое мог сделать только сам сатана. И люди боялись Крысина как огня. Он гипнотизировал всех, словно очковая змея. Фому надо было раздавить. Но сделать это не удавалось. Вот только что, ещё минуту назад он стоял здесь, пряча в карман деньги, взятые в кассе. В магазин врывались оперативники: где? куда ушёл? в какую сторону? Им показывали — вот сюда, повернул налево, потом направо… Оперативники огибали угол — Фомы не было. Он словно таял в воздухе, будто проваливался сквозь землю.
Фоме стали приписывать сверхъестественные возможности. Но ничего сверхъестественного здесь не было. Фома просто знал как
Дом Фомы в Черкизовской яме был окружён ореолом таинственности. Вокруг него день и ночь сидела засада. Но Фома был слишком хитёр, чтобы появиться здесь. Ему не хотелось видеть Фросю, а детей в Москве не было — Фрося, боясь мести пострадавших от крысинского разбоя, увезла всех в деревню. Только старший сын Николай остался с матерью. Оба они сидели с закрытыми ставнями и почти не выходили из дома. Где жил и ночевал сам Фома — конечно, никто не знал. Одни говорили, что где-то за Сокольниками, в Лосином острове, или в самом конце Измайловского леса у него отрыта землянка с тайным лазом, и в ней якобы Фома и хранит все награбленные деньги. Другие утверждали, что Крысин, обритый наголо и каждый день меняющий одежду и парики, живёт на одном из многочисленных в этом районе Москвы кладбищ — скорее всего, на Семёновском, заброшенном, или на Немецком, очень большом, — в древнем склепе, вместе с покойниками, что он знается с нечистой — ведьмаками, чертознаями и неумытыми, — и уж, конечно, они своего ни перед какой милицией в обиду не дадут, потому как их дело общее, нехорошее, а торгашам он мстит за бедных людей, с которых те лупят за всё втридорога.
Страх, который Крысин нагнал на магазинщиков, лавочников и всех прочих мелких купцов северо-восточной окраины Москвы, был настолько велик, что многие из них в конце концов пришли к выводу, что торговать именно в этом районе из-за Фомы нет никакого расчёта. Прибыли не было, были одни убытки. И кто-то прикрыл торговлю совсем, кто-то перебрался на новое место.
Вообще нэп шёл уже на убыль. Угар безудержной наживы, чад всеобщей купли-продажи развеивался. Приближались иные времена. Жизнь большой страны, новые общественные отношения вытесняли, выдавливали из себя частный сектор.
Как раз в это время в Москву с юга вернулись Электрик и Телефонист. После напряжённых картёжных будней в Баку и Тбилиси оба были пусты, как пустые стаканы. Фома подкинул им на разгон деньжонок, и они снова послушно вошли в зону его влияния и притяжения.
От них же Фома узнал интересную новость — Фуремс, которого они когда-то так удачно «накололи» на своём первом общем деле, снова поднялся на ноги. У старика было кое-что спрятано в заначке, и он опять открыл ювелирный магазин (привычка к мелкому, но ёмкому товару), конечно, меньше прежнего, но открыл.
И Фома решил снова «взять» Фуремса. Что уж тут повлияло на него, что способствовало тому, что он решил сделать круг в своей уголовной карьере и второй раз вернуться на место первого преступления, — этого никто не знал. Может быть, здесь вступила в действие некая блатная мистика, а может быть, Фома решил бросить вызов уголовной этике, запрещавшей повторять скок на одном и том же объекте. Крысин разработал план. Телефонист и Электрик одобрили его.
Но они вышли на дело, не зная, что сыновья Фуремса — современные молодые люди — тайно от отца провели из магазина скрытый электрический сигнал в ближайшее отделение милиции.