Я ищу детство
Шрифт:
«Как там сейчас, в Москве, на Преображенке?» — думал я, слушая по радио сводки Информбюро о положении на фронтах. Фашисты были совсем неподалёку от Москвы — в это невозможно было поверить. Но в Москве выходили газеты, из Москвы передавали радиопередачи, в Москве работали заводы и фабрики. «И Электрозавод, наверное, работает, — думал я, представляя себе Хапиловку, Яузу, наши белые дома, наш сквер, — и «Красная заря». По утрам идут по улице Девятая рота к Электрозаводу на Журавлёвой горке тысячи людей. Они всё отдают для фронта, для победы. А я тут в Уфе по утрам бездельничаю, хныкаю, предаюсь каким-то сопливым настроениям…»
«А почему
Ну, хорошо, на завод меня не возьмут — мало лет, всего лишь одиннадцать. Но ведь есть же и другие места, куда можно устроиться, если прибавить себе два-три лишних года. Тогда и я буду отдавать всё, что могу, для фронта и для победы. И, может быть, тогда мне и карточку дадут рабочую, и зарплату я начну получать, как настоящий рабочий. Маме сразу станет легче, и всё по-другому будут ко мне относиться, как к взрослому. Надо попробовать».
Я стал вспоминать, как вели себя, как разговаривали жившие в наших белых домах на Преображенке рабочие Электрозавода, какие они употребляли слова, какие делали движения и жесты. И «вооружившись» этими Преображенскими воспоминаниями, приступил к реализации своего плана.
Но без документов со мной, конечно, никто и нигде не хотел даже разговаривать. Несколько дней я ходил по городу, презирая себя за малый возраст и рост, но всё было напрасно. Везде надо мной смеялись, как только я открывал рот, требуя трудоустройства. Я был близок к отчаянию. Хандра первых военных месяцев снова готова была напасть на меня. Но я не сдавался.
Наконец на улице Ленина, в самом центре, я набрёл на небольшую радиомастерскую. Усатый, хромой и даже какой-то подслеповатый дядька в кожаном фартуке открыл на мой стук маленькое деревянное окошко в дверях и высоким, почти женским голосом спросил, что надо.
Вспомнив манеры и жесты своего соседа по шестому московскому подъезду, отца многодетного семейства Сигалаевых слесаря Кости Сигалаева, и предельно мобилизовав свои голосовые возможности, я грубым, одиннадцатилетним «басом» небрежно бросил: ищу, мол, работу, не найдётся ли у вас здесь чего-нибудь подходящего?
— А сколько годов-то? — поинтересовался хозяин кожаного фартука.
— Четырнадцать, — храбро сказал я.
— Врёшь небось… Ну да ладно, зайди.
Он открыл всю дверь, и я оказался в тёмном низком помещении, в центре которого стоял верстак, сплошь заваленный какой-то допотопной металлической рухлядью.
— Садись.
Я сел на перевёрнутый ящик.
— Паяльник в глаза когда-нибудь видел?
Что должен был бы ответить Костя Сигалаев, окажись он на моём месте?
— А как же, — уверенно сказал я.
— Олово понимаешь?
— Что-что?
Подслеповатый дядька хихикнул.
Но до меня, хотя и не сразу, дошёл всё-таки его вопрос.
— Мы к олову привычные, — солидно сказал я.
— Смелый ты, парень, — сделал вывод хозяин мастерской. — И, видать, нахальный. Но это ничего. Нахальство по нынешним временам — второе счастье.
— Так берёте, что ли, на работу? Я чего делать не умею, научусь быстро.
— Дрова колоть умеешь?
— Умею.
— Возьми топор в углу. Поленница во дворе.
Через десять минут я приволок с чёрного хода охапку поленьев.
— Ничего, ничего, —
Я был счастлив. Какие-то отношения, кажется, завязывались.
— Где живёшь-то?
— На улице Крупской.
— А с кем?
— С матерью.
— Отец на фронте?
— На фронте.
— Ну, ладно, коли на фронте… Приходи завтра с утра, обследуем тебя на грамоту, какой ты есть привычный к олову.
Радиомастерская одной только вывеской могла подтвердить своё название. Никакой радиоаппаратуры здесь и в помине не было. Приёмники в соответствии с особым строгим приказом были сданы жителями города ещё в самом начале войны. Изредка приносили в починку старые репродукторы. Всё же остальное время Саранцев (такая была фамилия у заведующего мастерской) паял вёдра, тазы и корыта, а в промежутках между основными своими занятиями мастерил электроплитки, которые и продавались тут же в мастерской штучно, за государственную цену, только семьям фронтовиков по ордерам, выданным райсоветом или военкоматом.
Саранцева пытались подбить на оптовое производство плиток с последующим сбытом по спекулянтским каналам разные тёмные дельцы, но он всех гнал в шею. Он вообще был исключительно честным человеком в смысле расчёта со своими заказчиками и покупателями, никогда не брал ничего сверху и не признавал никакого калыма. А когда какая-нибудь торопливая хозяйка пыталась всучить ему чаевые за ремонт вне очереди своего прохудившегося вёдра или корыта, объясняя сверхсрочную свою просьбу неотложной домашней необходимостью, он и её гнал из мастерской. Все заказы и каждую проданную солдатским жёнам по ордеру электроплитку Саранцев аккуратно вносил в толстую амбарную книгу. Он был и мастером, и бухгалтером, и заведующим своего заведения одновременно.
Моя полная неосведомлённость в паяльных делах и олове была открыта, разумеется, в первый же день. Но Саранцев никакого неодобрения по этому поводу не высказал. На меня были возложены обязанности по уходу за печкой-буржуйкой, дровяные хлопоты и сбор отходов производства. Кроме того, я разносил иногда по домам починенные тазы и вёдра, чего сам заведующий по своей хромоте, естественно, делать не мог.
Постепенно Саранцев стал приобщать меня и к своему ремеслу. Паять я научился уже через неделю. Потом стал натягивать спирали на кирпичёвую основу электроплиток. Слабее шли лудильные работы — у меня не хватало терпения зачищать нужное место на каком-нибудь ржавом корыте до необходимой кондиции, чтобы накладывать на него металлический шов или заплату.
В конце первого месяца своей трудовой биографии я уже мог считать себя вполне квалифицированным подмастерьем-жестянщиком и запросто сдал бы тарификационный экзамен на третий разряд по ручной металлообработке («Вот бы теперь-то появиться на Преображенке, — думал я иногда. — Сразу бы стал своим человеком среди живущих в нашем доме слесарей с Электрозавода»).
И тогда Саранцев доверил мне один из самых трудоёмких процессов плиточного производства — изготовление из обыкновенной миллиметровой проволоки спирали. При помощи системы креплений мы очень тщательно накручивали проволоку на специальные железные болты и штыри с винтовой насечкой и ставили их на закал. А до этого приходилось долго и нудно протягивать её несколько раз через специальные тиски — для большей крепости, чтобы не так быстро перегорала, если нерадивая жена фронтовика забудет вовремя выключить плитку.