Я из тех, кто вернулся
Шрифт:
– По-ойдешь и поды-ымешь…
– Да вы, что, совсем охренели? – вскричал подбежавший Богунов. – Сортир, что ли, не поделили, ненормальные…
– Он знает, что мы не поделили, – кивнул головой в сторону узбека Осенев. – И он сейчас сделает, как я сказал.
Осенев опять сделал решительное движение по направлению к Касымову, но Богунов уже придерживал его за плечи:
– Погоди-ка, Осень, дай мне лично с этим держимордой разобраться. Что он должен сделать?
– Он должен поднять выброшенные мины, – тихо сказал Осенев, вытирая кровь с разодранной
– Ах, ты-ы-ы… гад такой, – передернулся Богунов. – Облегчил свою задницу, зараза. Решил подарить душкам толовые заряды, чтобы на них подлетали наши бээмпэшки с ребятами? Вот шку-у-ура!.. – Он развернулся к взвинченному, напряженному Касымову, прижатому к камням подходящими со всех сторон солдатами. – Знает, гад, что за нами по пятам духи ходят, все наши окопы обшаривают, знает, что эти мины в их руки попадут, душара…
– Лучше не подходи-и… – взревел с каким-то неожиданным остервенением сгорбившийся Касымов. – Сознательный больна, да-а-а… Все сознательные больна, да-а-а… Во-он, капитана Шкловский тоже сознательный, а свою мину с обрыва бросил. Касымов видел, по-оняли…
Пулеметчик заметно дрожал в бессильной ярости.
– Капитана бросил… Ему ничего не скажут… Он начальник… А Касымов бросил, ему в морду плюют… А я не ишак совсем. Своего хватит. Больше всех Касымов всегда тащит.
– Вот что, шкура, – отрубил Богунов, – полезешь за своими минами и за миной капитана Шкловского. Немедленно полезешь. А Шкловскому мы эту мину поднесем на блюдечке. Лезь, мразь…
– А вот это видал? – выкинул перед собой сложенную кукишем пятерню дрожащий Касымов.
Губы у него лихорадочно плясали, в глазах плескалось мутью поднятое бешенство.
– Фанерой полетишь, – шагнул к Касымову разгоряченный сержант.
Касымов взревел, сорвал ремень тяжелого пулемета и вдруг легко кинул оружие на левую руку и правой заученно лязгнул затвором.
– Сам полетишь, с-сука, все-е полетите-е-е, все-е… – заорал он, бешено кося помутневшими глазами.
– Отста-авить, – раздался вдруг оглушающий возглас Шульгина. – Сержант Богунов, назад. Рядовой Осенев, в сторону.
Солдаты рассыпались по сторонам, пропуская лейтенанта и встревоженно ежась под прицелом мощного пулемета, способного уложить всю их группу одной стригущей очередью.
– Прекратить разговоры…
Шульгин шел к мечущемуся Касымову спокойным, уверенным шагом, неуклонно сокращая небольшое расстояние между ними и закрывая солдат своей спиной.
– Не подходи-и… – свистел голос пулеметчика. – Совсем не подходи-и…
Но Шульгин шел навстречу черному зрачку пулеметного ствола, спокойно и сосредоточенно, и ни одна жилка не дрожала на его внешне спокойном лице.
Касымов угрожающе шипел что-то, сбиваясь на родной язык, тряслись на спусковом крючке пальцы, вздулись вены на мощной шее под распахнутым воротом, дрожащие ноги искали ускользающую под ними почву.
Шульгин дошел до пулеметчика, спокойно взялся правой рукой за пулеметный ствол и выдернул
– Приказ остается прежним, – негромко, но очень внятно сказал Шульгин. – Поднять из ущелья все мины.
– Не-е-а… – вяло возразил Касымов, безразлично глядя по сторонам опустевшим взглядом.
– Ну, что ж! Нянчиться с тобой тоже не будем, – усмехнулся Шульгин и скомандовал резким решительным голосом: – Приготовиться к выходу. Занять места в походном порядке. Приготовиться к движению.
Солдаты с шумом выстроились в одну колонну друг за другом, но не беспорядочно, а так, как всегда двигались на операциях по узким горным тропам. Каждый в этой живой цепочке знал, за кем он всегда должен следовать и кто всегда должен следовать за ним.
– Порядок движения меняется, – скомандовал Шульгин, – рядовой Касымов освобождает свое место в колонне.
Головы солдат вопросительно обернулись к сидящему на земле пулеметчику.
– Касымов остается здесь, – пояснил Шульгин. – Группа освобождается от солдата, не желающего выполнять свои служебные обязанности. Прощай, Касымов. – Резко махнул рукой немного растерявшимся солдатам: – Сержант Богунов, приготовить группу к маршу.
Богунов пожал плечами и занял привычное место в голове группы. Шульгин обернулся к оторопевшему испуганному Касымову, кинул ему под ноги пулемет:
– Это тебе пригодится, Касымов. Скоро сюда заявятся гости. Принимай их с радушием. Можешь сам подарить им эти мины. До свидания!
Шульгин кивнул Богунову, и группа начала движение, оглядываясь на оставшегося товарища.
Они прошли уже половину горного хребта, то ныряя в расщелины камней, то выходя на открытое пространство, когда позади раздалось какое-то шумное жалостливое сопение.
Группу догонял задыхающийся, потный Касымов. Бессильные слезы текли по его лицу, оставляя грязные полосы. В руках он держал за хвосты мины, похожие издалека на глушеную пузатую рыбу, и боялся подойти к группе близко.
– Товарищ лейтенант, простили бы вы его, – раздался чей-то голос.
Шульгин обернулся, с любопытством прищуривая глаза. Голос принадлежал рядовому Осеневу.
16
– Товарищ лейтенант, – бормотал за спиной Шульгина Матиевский, – здорово вы шагали на пулемет. Прямо как Матросов. Я даже глаза зажмурил. Это же одно движение пальчика, и – море крови. Как вы так смогли? Вы, что, не боялись?
– А я детдомовский парень, Матиевский, – улыбнулся Шульгин, – мне, безотцовщине, восьмилетку пришлось в детдоме заканчивать. И детдом был, между прочим, имени упомянутого Матросова. Собрались в нем все педагогические ошибки города, непригодные для нормальных школ, – Шульгин наклонился к Матиевскому и понизил голос. – Так вот, Сережа, заметил я еще с малолетства, что трусы звереют, когда их начинают бояться. Если трус заметит, что его начинают бояться, пиши пропало. Обнаглевшего труса так заносит, что не сразу остановишь.