Я из Железной бригады
Шрифт:
Приближалась осень, я все больше и больше занимался восстановлением себя родимого, хотелось поскорее выйти из госпиталя. Ну и, конечно, привести это тело к тому состоянию, что было мне привычным. Растянуть как следует связки, наработать моторику движений, да и силушки добавить в мышцы, лишним не будет. Выходило, прямо скажу, замечательно. Я даже рад был этому ранению, хоть и пришлось изрядно потерпеть, пока рана заживала. В окопе я скорее всего не имел бы возможности заниматься, а то и вовсе бы уже помер. Тут я восстановил в памяти весь комплекс, с которого когда-то начинал. Тело-то новое, мышцы забиты совсем, связки как железные, пришлось начинать с банальных наклонов и приседаний. Зато чуть позже я уже форсировал вовсю. Было тяжко, особенно после первых растяжек, на утро еле вставал, но выдержал. Просто не знал, сколько у меня времени, вот и торопил события. Теперь я уже не тот только что вселившийся
На фронтах – полная задница. Пока лежал, все размышлял, стоит ли мне попробовать выйти на контакт с властями или нет. Понимаю, что революцию уже не сдержать и не отменить, но как-то не хочется участвовать в гражданской войне. Вообще не хочется. Как бы в мирное время мы русские друг на друга ни злились, но стрелять, убивать своих же, это для меня непостижимо. Неужели у всего простого народа такая злость к дворянам и офицерам? Почему? Почему сразу у всех и на всех. Так же не бывает.
В госпитале, да и везде на гражданке, где есть военные, слышал робкие разговоры о ненужности войны, в основном, конечно, среди рядовых. Я-то понимаю, откуда это, работа по продвижению идей желающих сменить власть людей, но блин, мне вроде и так все нравится. Но я-то в армии, хоть и в госпитале, здесь жизнь другая. Представляю, что происходит на гражданке. Ведь просто так революции не делаются, хрен бы у кого что-то получилось, если бы народ жил нормально. А уж наш многострадальный русский народ нормально не жил никогда, может, поэтому всегда и ругали власть. Только вот на дыбы встали всерьез лишь в девятьсот семнадцатом. Загадка, конечно, почему именно в семнадцатом, почему так, разом? Как большевикам удалось так запудрить мозги людям? Ведь простые-то крестьяне думают больше о своем, что лично им близко. Земля, урожай, скот. Ладно бы, если б революцию сразу устроили большевики, с их лозунгами, это было бы понятно, но ведь я-то знаю, кто устроил этот трэш. Большевики лишь подомнут все под себя через полгода, а вот как все это устроили буржуи? Так разложить армию и простой народ надо постараться.
– Ну что, боец, готов к возвращению? – поприветствовал меня доктор, который ухаживал за мной весь срок восстановления.
– Конечно, намного лучше, чем был раньше!
– Ну-ну, хвастун. Смотри, не давай в себя стрелять попусту. Хотя ты как раз и не впустую шкуру-то попортил, – доктор указал мне на грудь, где висел «Егорий». Да, наградили меня прямо в госпитале. После моего фортеля с разведкой, да еще и пленным немцем, оказавшимся ни много ни мало аж цельным оберстом, командиром полка, наши всерьез дали немцам прикурить. Хоть и ненадолго, но это улучшило обстановку на том участке фронта, где я воевал.
Отступление, как и в известной мне истории, состоялось. Оставили Польшу, часть Украины и Белой Руси, но вроде встали все же. Возвращался я через Москву, там проводился сбор таких, как я, бывших болезных. Но не зря я все же поминал того, кто выше всех нас. Едва обратившись к учетчику, подав документы, получил приказ ждать и никуда не уходить. Ожидание было долгим, но принесло свои плоды.
– Направляетесь в свою прежнюю часть, на вас, ефрейтор, выписан приказ и требование о содействии.
О как! Видимо, полковник Марков, а был я именно в его полку, не забыл меня? Нормально так выходит, неужели их благородия имеют память и чувство благодарности? Озвучивать мысли, конечно, не стал. Козырнул и спросил, куда и как добираться. Получив предельно четкие указания, двинул на выход. Через два дня сбор прямо на вокзале. Построение, погрузка в вагоны – и здравствуй, фронт.
Два дня в будущей столице будущего СССР я почти не гулял. Москва была почти неузнаваемой, да и современную мне я видел не так уж часто. Специфика моей службы была такова, что чаще бываешь в немного других местах, все чаще на природе. Прошелся до Кремля, поглазел, красиво, но суетно больно, всегда любил тишину и покой, мне любая деревня ближе, чем все эти шалманы для дармоедов. Ночевать пришлось в снятом номере гостиницы, денег, кстати, по выписке из госпиталя получил немало, вот и шиканул. А что, копить их, что ли? Я тут один, в госпитале пытались разузнать у меня о родных и близких, сказал, что ничего не помню. Удивился, что не стали делать запрос в часть, с просьбой сообщить о моих родных. Память даже проверять не стали, врачи как-то быстро сошлись на контузии и отстали, ну и я не напоминал. Зачем ворошить? Вдруг найдется кто-то из близких этого тела, что тогда? Ведь наверняка любой, кто знал здешнего Николая Воронцова, не узнают его в новом исполнении. Да, внешне я почти такой же, только стал стройнее и крепче, а вот внутри… В местных реалиях я еще поднабрался немного, лежа в госпитале наматывал на ус все, что вижу и слышу, но о семье-то ничего не знаю. Вот и тратил деньги так, как будто завтра меня не станет или появятся другие деньги. Да и что там за траты-то вышли! И гостиница, и походы в ресторан стоили совсем недорого, даже в условиях войны. В ресторациях понравилось, даже слишком. Благодаря кресту на груди, ни у кого не возникло желания не пустить меня в ресторан. Одежка была не тряпьем, а вычищенной формой, награда на груди, все это открывало двери, и я пользовался этим.
Понравились в ресторане именно еда и то, как проходит этот процесс. Слава богу, владение этикетом у меня было в крови, даже не напрягался. До армии, пока жил с родителями, был обучен всему, что нужно. Не смотрите, что семья военных, по крови предков я был не из крепостных. Хоть и не прямой потомок, но все же в роду кто-то с голубой кровушкой явно водился, наверное, какая-нибудь прапрапрабабушка согрешила. В семье было не принято об этом говорить, дед-то у меня из советских служак, скрывал происхождение, конечно. Правда, отец в это не верил, так и говорил мне, дескать, в тридцатые бы раскопали всю подноготную. Но и сам одновременно признавал, что могло быть всякое. А уж лично я всегда верил. Сначала мальчишкой был, и очень нравилась мысль, что кто-то из предков был дворянином. Позже, конечно, юношеский максимализм притупился, но мыслишки-то оставались. Просто у нас в роду все военные, причем прадед в гвардии служил и не рядовым, вот и думай, дворянин или нет? Да, знаю, что в двадцать первом веке многие заявляли о том, что у них предки дворяне, будучи самыми настоящими крестьянами, но я вот почему-то был практически уверен в этом.
До расположения части добирался очень долго. Выгрузив меня на какой-то замызганной станции, указали дальнейшее направление и все, добирайся как хочешь. Хорошо, что полк, да и вся дивизия вообще, стояли сейчас в обороне, и найти его будет несколько проще, чем если бы шло наступление или отход. Потопал пешком в указанном направлении, по словам сопровождающего в эшелоне, верст двадцать топать. Хорошо, что кроме еды у меня почти ничего и не было, легче идти.
Не пройдя и пары верст, услышал позади топот и, оглянувшись, увидел лошадь. Лошадка тащила небольшую телегу, кроме возницы, в ней никого не было.
– Здоров будь, служивый! Докуда топаешь? – еще не старый дедок снял шапку и поприветствовал меня.
– И тебе не хворать, диду, – отдал я честь, – до Бредневки иду, далече ли мне?
– Путь не близкий, но с полдороги тебе подсоблю. Сидай ко мне, – махнул дед рукой, указывая на место рядом с собой, а позже добавил: – Голодный?
– Немного, – осторожно сказал я. Такие разговоры для меня складывались сложнее всего. Это в городе да в госпитале как-то легко выходило, а с селянами сложнее. У них даже русский каким-то суржиком казался, так что приходилось напрягаться. Да и как, откуда тут взяться современному мне русскому языку? Он ведь почти сто лет изменялся, до того, как я сюда попал. Здесь многое по-другому, в том числе и язык. Когда говорят на казенном, ну, строго, официально, то вообще бывает, что теряюсь в терминах. А так различия есть даже между губерниями, например, в Москве мне было проще, чем в госпитале, где лежали солдаты со всей страны. А уж тут, в Малороссии, выговор такой, что половину слов додумывать нужно, чтобы понять.
– Держи вот, поснедай, чем Бог послал, – дед развернул большую, чистую тряпицу, в которую аккуратно были завязаны хлеб, сало, лук и чеснок. Нехитрый запасец еды пришелся как никогда кстати. Если честно, то есть хотелось сильно. Мой запас подошел к концу еще в эшелоне. Закупился я в первопрестольной пирогами и салом, но эшелон так долго тащился, что пришлось все съесть, чтобы не выбрасывать потом испортившуюся пищу.
– Благодарствую, диду. Как тебя величать? Меня Колькой родные прозвали.