Я Кирпич
Шрифт:
— Открой… человечек… пить… убивать…
Я не выдержал и первым отвел взгляд. Отвратительные розоватые лапки ее судорожно шевелились… какие проворные пальчики с коготочками… гнусные… мерзкие… Тварь.
Я поднял правую ладонь на уровень лица и прижал ее к прозрачной поверхности окна, заслоняя от своего взора — этот, крысиный, черно-багровый. Почему я так поступил? Не знаю. Но это не было выполнением чужого приказа, нет, нет и нет! Это я сам так решил, не вполне понимая логику собственного поступка, словно бы подчиняясь велениям инстинктов, которые полуобразованные люди неоправданно часто именуют подсознанием.
Я прижал ладонь — и почуял ток… трепет… движение… Ауры, моей и чужой. В моей руке словно бы образовалась ранка, сквозь которую полилась наружу часть моей сущности, сила моя, энергия моя, жизнь…
Я поглубже вдохнул в себя бесцветное и безвкусное пространство комнаты, напрягся… — нет, не оторвать, прилипла, как тогда… на асфальте. Я затряс ушами и головой, и сверху вниз, и справа налево, стараясь при этом не смотреть на крысиные лапы, хвост, уши… и приказал себе: тащи руку на себя! И сразу же, еще громче, хотя и в безмолвии, добавил: не отдам силу! И ранка закрылась. Это был откровенный шок для меня. Тихий такой, тем не менее — шок, и я, будучи каким-никаким, но психологом, четко понял, минуя десятки и чуть ли не сотни дополнительных сиюминутных эмоций и мыслишек: после шока придет буря и я потеряю над собой контроль, сорвусь в непредсказуемое… Удержаться! Ранка закрылась, кровь не течет… да ее и не было, крови-то. Крыса не кровь мою пила, а еще более лакомое, нежели кровь…
Крыса, распластанная на оконном стекле, с той стороны, забилась в мелких судорогах, она словно бы пыталась вернуть, немедленно вернуть источник сладостного пития и вновь приникнуть к нему.
— Шалишь, — подумал я, обращаясь к крысе, но как бы с отведенным в сторону взглядом, чтобы не видеть ее… — гадина. Я тебе ни молекулы не отдам.
Интересно, аура из молекул состоит, или как?.. Без разницы, все равно не отдам, ни капли.
— Возвращай обратно, упырина! Верни, я сказал! Ауру!
Постшоковая буря, кажется, все-таки подобралась ко мне и сейчас начнет срывать мне крышу… Нет, антракт, все эмоции закончились. Я уже вне страха, так что… попробую.
Я, конечно же, врал самому себе насчет преодоленного страха, он был при мне, просто… надо ему не поддаваться… Я зажмурился поплотнее и напрягся изо всех сил, чтобы отлепить руку от стекла, но вместо этого вдруг ощутил нечто вроде нитки… такой, где с одной стороны держащая рука, то есть, моя рука, а на другой стороне… нет, не на моей, именно что на другой — трепещет воздушный шарик с гелием, или мечется китайский воздушный змей… Или даже леска вместо нитки, а на том конце лески — рыба пойманная… Образ лески — да, точнее, чем нитка. Я несколько раз в своей жизни, если точнее — трижды, рыбачил с удочкой, и мне это понравилось. Вот и сейчас я могу — знаю, что могу — отдернуть руку, но тогда леска порвется!.. Потянем. Еще потянем… Ой, бли-ин! Пошла, пошла, пошла!..
То, что я описал удильной леской или ниткой под воздушным шариком, вполне можно было представить чуточку иначе… Например: моя невидимая ранка на ладони превратилась в невидимое устьице-воронку, в которое поначалу робкими капельками, а потому уже уверенной струйкой стала возвращаться в меня отторгнутая аура… Она возвращалась, она моя!.. Зарождающееся ликование вдруг перебил краткий ужас:
— Всё ложь! Она меня по-прежнему пьет, а я обманут!
О, нет! Это была не ложь. Кто хоть раз испытал подобное — ни за что не спутает оба этих противоположных состояния: «охотник-жертва»! Я был жертвой на Елагином острове, и чуть было не стал жертвою сейчас!
А теперь ТЫ СТАНЕШЬ ПИЩЕЙ, ТВАРЬ! Я ТЕБЯ СЪЕМ!
Что!? Кто это… крикнул… Оказывается, это я в сердцах выкрикнул, в сторону крысы!
А та судорожно дергалась, стучала носом и лапами по стеклу, не в силах разбить его или сбежать… Она была словно бы приклеена! Вот так она теперь себя вела! Ага! Не вереща,
А я почувствовал очень, очень странный прилив… сил… восторга… жизни…
Вдруг ударил рассвет: ни с того, ни с сего за окном стало светло. Я отвернул голову к часам — все в порядке, так и должно быть: четыре, начало пятого. Быстро же сегодня времечко пробежало. Я осторожно, сначала скосив глаза, и лишь потом уже полностью, в фас, посмотрел на ладонь, по-прежнему прижатую к внутренней поверхности стекла — крыса была на месте, но… не шевелилась. И дрожь от нее не шла, и тельце у нее было почему-то узким и вытянутым, неправильным каким-то. Лески уже не было в моей руке, и я легко, без помех отнял ладонь. А с той стороны беззвучно осыпалась вниз горсточка чего-то сыпучего, блеклого… Небольшая часть субстанции попала на узкую полоску стены-подоконника, и, прежде чем ветер слизнул остатки, я успел ее рассмотреть: это был серый прах съеденной мною нечисти в образе крысы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Кольт — полковник, а Калашников — генерал-лейтенант! Круть, круть, да здравствует круть! Сошла с моей души ночь и вернулся в нее белый день. Оказывается, прав был один из наших древних красных вождей: в победителях-то жить лучше и веселее. Поживем, стало быть! Одну тревогу избыл — и с другими управлюсь не хуже, теперь я такой!.. Ух, какой!.. Классно! Ухмыляясь во весь рот (кстати говоря, утреннее зеркало тоже развеселилось и стращать меня перестало), я пошел в ванную… с бодреньким детским прискоком на левую ногу… она у меня толчковая… умылся, с особым тщанием намыливая и скобля правую «боевую» ладонь (бр-р-р, противно вспомнить писк и вибрацию уничтожаемой крысы, хорошо, хоть, сквозь стекло шел контакт, не напрямую!), а потом вдруг целиком забрался в ванну и лежал там с полчаса, пока полностью не согрелся. Победы победами, но даже летом ночные ужасы морозят не хуже Антарктиды! А через тридцать пять минут, после отогревающей ванны — в постель, в родную постель, спать, пока не захочется пообедать… или, там, поужинать.
Увы, сны мои не пожелали брать пример с победной действительности, они смутно запомнились как давящие, тревожные… словно бы предупреждающие… Но, все-таки, даже и после пробуждения радость не покинула меня, продолжая осторожненько бушевать в глубинах сердца, получившего, наконец, такую необходимую передышку. Спал я относительно мало, до полудня, тем не менее — худо-бедно выспался.
За окном, на рудиментарном подоконнике, ничего не осталось после ночной дуэли с крысиной нечистью, ни следов, ни серого праха. Я даже не поленился выбежать на улицу и посмотреть внизу, под стеной… Ничего, ни крошечки, ни шерстинки…
Эх, прощай весна, лето в разгаре: трава еще по-весеннему невысокая, упругая, без колосков, но уже утратившая влажно-изумрудную свежесть, вся, вплоть до запаха, в тонком липком налете городской пыли. А все-таки — лето на дворе, не осень, и даже не подступы к сентябрю, осень начинается для меня, когда я вижу космеи в клумбах на обочинах асфальта, простенькие такие цветочки на очень тонких ровных стебельках, венчиками напоминающие большие разноцветные ромашки, но однорядные — белые, розовые, фиолетовые, по семь-восемь лепестков каждая… Ступал я по земле аккуратно, глядя под ноги, потому что жильцы-соседи по дому не поленились и на дачный манер обустроили узкие полоски не укатанной в асфальт почвы, обрамляющей границы нашего ТСЖ, превратили их в цветочные клумбы, газоны, опрятные микролужайки, иногда и грядки. А соседей всегда лучше уважать, покуда они тебе не мешают, твоих личных свобод не стесняют, да и цветники под окном гораздо приятнее мусорной свалки. В этом смысле я полный иждивенец: газонам радуюсь, цветы нюхаю, а сам палец о палец не ударил, ни ямки не выкопал, ни саженца туда не воткнул. И не собираюсь, поскольку не обязан к этому ни законом, ни уставом. Наши цветоводы-любители все же слегка переусердствовали, вплетая пейзанскую эстетику в урбанистические пределы: у меня под окнами столько высажено растений, столько выложено из камня и кирпичей декоративных тумбочек, гротов, бордюрчиков, башенок, статуэток, утыканных колышками, штырями, флажочками на мачтах, увитых лентами и веревочками, что газон стал напоминать действующее волшебное кладбище с миниатюрными надгробьями, какое-нибудь совместное для гномов и эльфов.