Я – легенда
Шрифт:
– …И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?!
Он покачал головой.
– Выпей это, – сказал он.
После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула.
– Зачем ты меня не отпустишь? – горько спросила она.
Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал:
– Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают.
Она закрыла
– Какая разница, – сказала она.
3
– Вот чего я не могу понять, – говорил он ей за ужином. – Прошло уже почти три года, а они все еще живы. Не все, конечно. Некоторые. Запасы продовольствия кончились. И, насколько я знаю, днем они по-прежнему впадают в кому, – он покачал головой, – но они не вымирают. Вот уже три года – они не вымерли. Что-то их поддерживает, но что?
Она была в его банном халате. Около пяти часов пополудни она смягчилась, приняла душ и словно переменилась. Ее худенькая фигурка терялась в объемистых складках тяжелой махровой ткани. Она взяла его гребень, зачесала волосы назад и стянула их бечевкой, так что получился лошадиный хвост.
Руфь задумчиво поворачивала на блюдечке чашку с кофе.
– Мы иногда подглядывали за ними, – сказала она. – Правда, мы боялись подойти близко. Мы думали, что к ним опасно прикасаться.
– А вы знали, что после смерти они возвращаются?
Она покачала головой:
– Нет.
– И вас ни разу не заинтересовали эти люди, атаковавшие ваш дом по ночам?
– Нам никогда не приходило в голову, что они… – Она медленно покачала головой. – Трудно в это поверить.
– Разумеется, – сказал он.
Они ели молча, и он время от времени поглядывал на нее. Так же трудно было поверить в то, что перед ним – настоящая, живая женщина; трудно было поверить, что после всего, что было за эти годы, у него появился напарник.
Он сомневался, пожалуй, даже не в ней самой: сомнительно было, что в этом потерянном, забытом богом мире могло произойти нечто подобное, воистину замечательное.
– Расскажи мне о них еще что-нибудь, – попросила Руфь.
Он поднялся, снял с плиты кофейник, подлил в чашку сначала ей, потом себе, отставил кофейник и снова сел.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, спасибо.
Он удовлетворенно кивнул и потянулся за сахарницей. Размешивая сахар, он сочувствовал на себе ее взгляд. О чем она думает? Он глубоко вздохнул, пытаясь понять, почему он так скован. В какой-то момент он решил, что ей можно доверять, но теперь он снова сомневался.
– И все же, ты мне не веришь, – сказала она, словно читая его мысли.
Он быстро взглянул на нее и пожал плечами:
Да нет… Не в этом дело.
Конечно, в этом, – спокойно сказала она и вздохнула. – Что ж, хорошо. Если тебе надо проверить мою кровь – проверь.
Он
Он отставил чашку.
– Хорошо, – сказал он. – Это хорошо. Он глядел на нее, а она – в свою чашку.
– Если ты все-таки заражена, – сказал он, – я сделаю все, что смогу, чтобы вылечить тебя. Она встретилась с ним взглядом.
– А если не сможешь? – спросила она. Он замешкался с ответом.
– Там видно будет, – наконец сказал он. Некоторое время они пили кофе молча. Наконец он спросил:
– Так как, сделаем это сейчас?
– Пожалуй, – сказала она, – лучше утром. А то… Я себя все еще неважно чувствую.
– Ладно, утром, – кивнул он.
Трапеза закончилась в полном молчании. Нэвилль лишь отчасти был удовлетворен тем, что она согласилась позволить ему проверить кровь. Больше всего его пугала возможность обнаружить, что она действительно инфицирована. Теперь ему предстояло провести с: ней вечер и ночь и, может быть, узнать ее жизнь, увлечься ею, а утром ему придется…
Затем они сидели в гостиной, разглядывали плакат, пили понемногу портвейн и слушали Шуберта. Четвертую симфонию.
– Я бы ни за что не поверила, – она, похоже, совсем пришла в себя и выглядела вполне веселой, – никогда бы не подумала, что снова буду слушать музыку. Пить вино.
Она оглядела комнату.
– Да, ты неплохо потрудился, – сказала она.
– А как было у вас? – спросил он.
– Совсем по-другому, – сказала она. – У нас не было…
– Как вы защищали свой дом? – прервал он.
– О! – Она на мгновенье задумалась. – Мм обшили его, разумеется. И полагались на кресты.
– Это не всегда действует, – спокойно сказал он, некоторое время понаблюдав за ее лицом. Это озадачило ее.
– Не действует?
– Отчего же иудею бояться креста? – сказал он. – Почему же вампир, при жизни бывший иудеем, должен бояться креста? Дело здесь в том, что большинство людей боялись превращения в вампиров. Поэтому большинство из них страдали истерической слепотой к собственному отражению в зеркале. Но крест – лишь постольку-поскольку – в общем, ни иудей, ни индуист, ни магометанин, ни атеист не подвержены действию креста.
Она сидела с бокалом в руке, глядя на него без всякого выражения.
– Поэтому крест действует отнюдь не всегда, —, сказал он.
– Ты не дал мне закончить, – сказала она. – Мы еще использовали чеснок.
– Я полагал, что тебе от него дурно.
– Просто я нездорова. Раньше я весила сто двадцать, а теперь только девяносто восемь фунтов.
Он согласно кивнул. Но, выходя в кухню за новой бутылкой вина, он подумал, что за это время она должна была привыкнуть – все-таки три года.