Я — Легион
Шрифт:
На видео дверь перед носом Вагона захлопнулась, а он еще немного потоптался перед ней, и ушел. На этом воспроизведение завершилось.
— Что скажете, подсудимый? Все еще будете отрицать ваше знакомство с убитым?
Жаба аж светилась от самодовольства, уже предвкушая услышать мои нелепые оправдания.
— Нет, теперь пожалуй не буду. Я вспомнил этого человека, но он мне не представился. — И снова чистейшая правда.
— Вы помните, зачем он к вам приходил?
— Помню. Он вымогал у меня деньги. Если не ошибаюсь, то он хотел пять миллионов за то, что я выиграл в суде у людей некого Игната Штырёва.
— Мы сейчас рассматриваем не мифическое вымогательство, о котором от вас не поступала никакого заявления, и не ваши прошлые конфликты, а вполне конкретное убийство.
— Вы спросили, помню ли я, зачем он приходил, и я вам ответил. Свою иронию можете оставить при себе.
— Что ж, хорошо, надеюсь, я сумею и дальше простимулировать вашу память. Помощник, включите следующую запись.
На экране снова возникло изображение моей входной двери. Почти сразу она распахнулась, и из нее вышел я, облаченный в свой некогда любимейший костюм… эх, как давно это было, сколько я уже успел пережить, а костюмчик до сих пор было жалко.
Затем была склейка, после которой время в углу экрана изменилось с шестнадцати часов до половины первого ночи. И снова на видео появилась моя фигура, вывалившаяся из лифта. Глядя на картинку, я уже начал смутно понимать свой прокол, но окончательно осознание пришло только после слов прокурора.
— Обратите внимание, Уважаемый суд, обвиняемый уходит из квартиры в костюме, а возвращается в куртке. Чужой куртке, которую он снял с тела Анатолия Вагина.
На экране появились две картинки, на одной стоял Вагон, а на второй я в той же самой ветровке.
Поня-я-ятно, так вот на чем я прокололся! Я же и правда надел куртку Вагона, чтобы скрыть свой бомжатский вид, после багажника и грязного подвала. Хуже того, я не помню, что с ней сделал, и скорее всего, ветровка так и осталась у меня в квартире, а там, наверняка был проведен тщательный обыск.
Мои предположения нашли отражение в следующей реплике обвинителя:
— В ходе проведенного обыска в квартире подозреваемого данный предмет верхней одежды был обнаружен висящим на крючке в прихожей. После проведенного анализа, экспертиза установила, что на куртке присутствуют следы крови, убитого Анатолия Вагина. Таким образом, по совокупности косвенных улик, а так же на основании того факта, что подсудимый в категоричной форме отказывался сотрудничать со следствием, под разными предлогами уклоняясь от дачи объяснений, ответов на вопросы дознавателей и всячески затягивал время ознакомления с материалами дела, под предлогом плохого самочувствия…
Ага, вот как они решили все вывернуть? Ну да, в принципе, не подкопаешься. Я действительно напропалую отказывался подписывать и читать все, что мне совали. Не удивлюсь, что и это где-нибудь зафиксировано. Выходит, они просто до последнего не хотели, чтобы я знал, какие именно против меня будут улики, а я, дурачок, им в этом подыграл, отказываясь говорить с этими псами системы. Да, тяжело играть в их любимые игры, да на их же поле. А я то думаю, чего Гуляев так светиться начал на последующих встречах. Они, похоже, этот финт почти сразу придумали.
— … следствие делает выводы о виновности Секирина Сергея Анатольевича в убийстве Вагина Анатолия Станиславовича.
Теперь мне действительно было нечего ответить. Лично я считал такие доказательства весьма убедительными, и никакие мои рассказы о том, что меня похитили с целью запытать и убить, никакого эффекта не возымеют. Жаба только лишь снова окатит меня волной скепсиса, мол, что же вы не заявили об этом вопиющем преступлении. Уповать на то, что в коллекторе, куда заполз труп Вагона, не было моих следов тоже бесполезно. Это только вызовет дополнительные вопросы и подозрения на тему моей осведомленности о месте обнаружения трупа. Так что, как ни крути, а этот раунд я Суховским ищейкам слил подчистую.
— И заседание как-то плавно перешло к прению сторон. — Судья беззаботно усмехнулась, словно тут выбирали победителя в увеселительном ток-шоу, а не решалась судьба человека.
— Итак, подсудимый, у вас есть контраргументы на представленные доказательства?
Женщина в мантии посмотрела на меня своим вроде бы дружелюбным взглядом, но я почему-то ощутил в ней тщательно скрываемое торжество. И это не было моей эмпатией, от стола судьи до моей клетки было слишком большое расстояние, чтобы я мог почувствовать ее эмоции. Это было что-то сродни все той же интуиции, которая не прекращала свою беспокойную возню в моей голове.
— В таком случае, — получив мой отрицательный ответ, слуга Фемиды встала и направилась к выходу, договаривая фразу уже на ходу, — суд удаляется для вынесения решения!
Это ж как им не терпится меня засадить, ты погляди-ка! Прям каждую секунду берегут. Если б были уверены, что я сумею пережить заключение, то, наверное, этот суд состоялся бы уже давно.
В зале сразу возникло оживление, журналисты и операторы активно заработали затворами, сконцентрировав внимание на мне. А одна самая смелая попыталась даже ко мне подойти, видимо, желая взять короткое интервью, но была отпугнута двинувшимся ей наперерез полицейским.
Я же продолжал невозмутимо стоять, не поменяв даже позы с самого начала заседания. Почему-то теперь, когда у меня был наполненный если не под завязку, то близко к этому, резерв, я не испытывал дискомфорта ни от чего. Положи меня сейчас на доску с гвоздями, на которой медитируют йоги, так я сладко зевну и завалюсь спать, настолько мне все стало до фени. Перенесенная тяжелейшая ломка все-таки сильно меня преобразила.
Вскоре вернулась судья. Она все так же улыбалась глазами, и выглядела милой тетушкой, и мне даже стало казаться, что она мне просто погрозит сейчас пальчиком, и отпустит из-под стражи со строгим напутствием: «Ты только не шали, Сереженька!»
— Прошу всех встать, суд оглашает приговор!
Дальше она начала долго и нудно зачитывать все обстоятельства, перечислять фамилии каких-то полицейских, что-то зачитывать про мою попытку побега… а пока длилась эта тягомотина, я вернулся к четверке своих бывших сокамерников. Пора было кончать с ними, потому что четыре трупа без следов насильственной смерти в камере было бы слишком странно.
Да, в течение последующих дней я все-таки прикончил оставшихся товарищей Якоря, когда ощутил, как сократился во мне запас Силы. Три трупа, и у меня теперь ни болит ни один рубец, оставшийся от автоматных пуль, ни один послеоперационный шов, ни один шрам.