Я люблю Будду

Рафаэль Хилари

они вместе идут в раздевалку, закрыв дверь, ХИЁКО снимает свой облегающий черный наряд и остается в белье и высоких сапогах на шпильках, ее черные трусики танга и лифчик на косточках безо всяких узоров и украшений смотрятся чуть ли не официально, она похожа на главнокомандующую новой армии, которая убивает феромонами и истязает врага эротическими видениями, в неоновом свете кожа анжелики кажется бледной и нездоровой, и особенно — рядом с ХИЁКО. комната представляет собой длинный узкий “пенал”: вдоль одной длинной стены тянется ряд маленьких запирающихся шкафчиков, стена напротив — огромное зеркало. ХИЁКО и анжелика стоят буквально вплотную к своим отражениям.

‹я бы хотела с тобой поговорить.›

анжелика просто стоит,

не раздевается.

— прошу прощения, но я боюсь опоздать на встречу, меня уже ждут.

‹в полтретьего ночи?›

— ну, ты же знаешь это выражение про ночных бабочек. ‹нет, не знаю, скажи мне.›

— они порхают во тьме, выписывая невидимые узоры, такие же непостижимые и загадочные, как и узоры у них на крылышках.

‹ты просто очаровательная женщина.›

— да нет, я бы так не сказала.

‹какая ты скромная, настоящая японская гвоздика.›

— что тебе нужно, ХИЁКО? мне уже хочется выйти на воздух. ‹мне бы хотелось, чтобы ты приходила на наши собрания.›

— какие собрания?

‹анжелика, мы с тобой взрослые люди, меня огорчает, что ты не приходишь на наши собрания, твое отсутствие очень заметно, с такими вещами не шутят.›

дальше я не разбираю, потому что вокруг очень шумно, и нас разделяет картонная перегородка, но потом ХИЁКО слегка повышает голос, или, может быть, это просто ее настойчивость пробивается сквозь картон.

‹твое упорное нежелание приобщиться к истине создает негативное поле, ты смущаешь молоденьких девочек, сбиваешь их с пути истинного, и обрекаешь себя на ненужные страдания.›

— вот, наконец, это угроза?

‹нет, просто предостережение, все священные тексты, во всех религиях, учат, что тот, кто делает что-то плохое, непременно за это поплатится, с ним тоже случится что-то плохое, тебе просто не повезло, что в последнее время колесо кармы вращается слишком быстро›

ХИЁКО разворачивается и неторопливо выходит из раздевалки, образ, оставшийся в памяти: губы анжелики слегка приоткрыты, словно она собралась что-то сказать, но потеряла дар речи при виде крепких, подтянутых ягодиц тиффани.

говорят, что анатомия — это судьба, и что касается анжелики, наверное, если бы она родилась миленькой пухленькой девочкой, а не фарфоровой статуэткой, она никогда бы не встретила ХИЁКО и, скорее всего, дожила бы до старости, наблюдая за тем, как ее милая детская пухлость превращается в складки жира, но я не хочу впадать в сентиментальность, в конце концов, это история про ХИЁКО, а не про анжелику, и эта история уже несет на себе отпечатки моей страсти к морализированию, так что давайте вернемся к повествованию, некоторые женщины много едят, когда сильно расстроены. ХИЁКО заказала промышленную микроволновую печь, судьба анжелики была решена, кое-кто из девчонок уже сообщил, что она расспрашивала их об организации — в своей ненавязчивой мягкой манере заботливой мамочки, и советовала им держаться подальше от этой секты, “для их же блага”, не будь анжелика такой харизматичной, ХИЁКО, скорее всего, просто забыла бы об ее существовании, но в ней была эта природная утонченность, отблеск ИКИ, если угодно, которая никак не давала гуру покоя, донимала ее похуже острой зубной боли: из анжелики получилась бы идеальная неогейша.

Глава 58

конечно, сыозан задумывалась о том, не являются ли их планы убить анжелику скорее проявлением террора, нежели посредничеством положительной кармы, сьюзан ни в коем случае не страдала моральной немощью, и поэтому было вполне естественно, что она много думала о диалектике бытия (про себя), посещала псевдо-тал-мудические чтения МАНИФЕСТА НЕОГЕЙШ и постигала основы моральной сейсмологии.

поэтому она и решила предупредить анжелику, что если та не сподобится неожиданного просветления — причем, в самое ближайшее время! — то станет первой мишенью воинствующих неогейш, если я выразилась не совсем ясно, тогда поясню:

этот их разговор ни в коем случае не был “угрозой”, а скорей проявлением внимания и сочувствия к ближнему, добрым делом по собственному почину, поскольку сьюзан ничего не сказала ХИЁКО, бренди, касси и другим девушкам из руководства, может быть, это было тщеславие: когда сьюзан решила, что у нее непременно получится обратить стильную, рассудительную анжелику, которая так долго и так успешно сопротивлялась риторическому обаянию ХИЁКО. она считала своей победой уже то, что анжелика вообще согласилась с ней встретиться, ведь она сторонилась всех неогейш, как чумы, всегда говорила, что очень спешит, чтобы ей надо идти к своему парикмахеру или на дохан. было вполне очевидно (для сьюзан), что анжелика считала сьюзан девушкой серьезной и очень неглупой, другие неогейши (не все, но некоторые) хотя и были более сексапильны, и утонченного шика каждой их них хватило бы среднему человеку на всю семью, все-таки не всегда проявляли себя здравомыслящими людьми с чувством собственного достоинства.

когда сьюзан пришла на встречу, анжелика уже сидела, скрестив ноги, как изысканная фигурка оригами, на высоком вращающемся табурете, обтянутом черной кожей, у крошечного столика с тонкой, как лист бумаги, стальной столешницей, на краю маленького рва с водой, вечернее солнце было как бледный и омертвелый шар, зависший над токийским национальным музеем, но в двух местах свет рассыпался блескучими искрами: по воде — трепетной рябью, и концентрическими кольцами радужного сияния — от бриллианта в носу анжелики. сьюзан пришла ненакрашенной; ее лицо очаровательно раскраснелось после ванны, она была в старых линялых джинсах и спортивных тапочках, а анжелика — которая как раз аккуратно размешивала полторы порции сахара в чашке с дымящимся кофе, — напротив, была одета так стильно и элегантно, как будто ее наряжал голливудский дизайнер, в своей геометрической шляпке и черных перчатках, она казалась такой анахронично изысканной, и в то же время было в ней что-то футуристическое, я только никак не могла понять, что же именно, у нее был такой взгляд… как будто она видела будущее, заранее знала, что оно будет мрачным, но все же решила одеться как можно лучше.

сьюзан снимает темные очки в черепаховой оправе, надеясь установить дружеский контакт взглядов, но отблески света на рябящей воде слепят глаза, и она вновь надевает очки.

— анжелика, прости, пожалуйста, что я опоздала, там была авария, в метро, поезда не ходили, пришлось выйти на юракутё и взять такси.

анжелика (тихонько отпив кофе, как будто в замедленной съемке):

— ничего, все нормально, в таком месте и ожидание не в тягость, ты никогда не была внутри?

— нет. а там есть еще что-нибудь кроме кафе?

анжелика смеется своим профессиональным переливчатым смехом из категории “с вами так хорошо смеяться”.

— я бы сказала, что да! коллекция статуэток будды седьмого века, говорят, это первые изображения будды, появившиеся в Японии.

— правда?

— сьюзан, ты должна их увидеть, ты, как никто, их оценишь, они замечательные, из бронзы.

— обязательно схожу посмотреть…

анжелика кладет руку в печатке на запястье сьюзан. прикосновение убедительное, но легкое — словно бабочка села на лист.

— пойдем прямо сейчас, пока они не закрылись. — взгляд на изящные золотые часики. — у нас еще есть пятнадцать минут.

предложение застает сьюзан врасплох, но у нее слабость к людям утонченным.

— но нам надо поговорить…

— мы поговорим.

и к Людям, которые знают, что делают, и всегда остаются верны себе.

— ладно, пойдем.

они проходят по узкому мостику через ров. анжелика идет впереди, сьюзан — сзади, я иду следом, держась на достаточном расстоянии, автоматические двери дома будды раздвигаются перед ними, и они как будто вплывают внутрь — торжественно и неспешно, словно свадебная процессия под водой.