Я — МОЛОТ ПРОТИВ ВЕДЬМ
Шрифт:
В тесной однокомнатной квартире Иркиной мамы влюбленным нет места. Но у Виталика есть машина, серый «Москвич». Он становится пристанищем влюбленной пары. Ира помнит колючие чехлы сидений, раздражающие кожу на спине, помнит движения его ловкого тела, боль первого слияния, взрыв первого оргазма. Смех, стон, шепот, слова любви...
Это ты помнишь? Это?! А его тело в морге? Тогда, после аварии. Кровь смыли, но лицо умершего (умершего, ты поняла?) искажено. Он умер, задохнувшись от дыма. Его кожа покрыта язвами ожогов, его волосы выгорели, его руки обожжены, ногти сломаны! Перед смертью он пытался открыть заклинившую дверцу серого «Москвича». Того самого, у которого такие колючие чехлы на сидениях! Ты это помнишь?
Мама, Виталий
Она села на лавку, стоявшую возле ларька, торгующего свечками и иконками. Горло будто пережали веревкой — так больно! Я посижу пока. А потом — вернусь в церковь. Надо исповедоваться. Надо хоть как-то бороться с этим бунтом плоти!
Неожиданно чья-то плотная тень закрыла от Иры солнце. Она подняла голову и увидела остановившегося возле нее мужчину.
— Вам плохо? — спросил он.
Ира поняла, что он молод, участлив и сдержан. Его тон говорил, что он просто проявляет христианское милосердие. Он даже немного раздражен, что вынужден остановиться возле незнакомки, почувствовавшей слабость в церковном дворе.
— Нет, — Ира сглотнула комок в горле. — Все в порядке.
— Может, вам воды?..
— Нет, — ей было неудобно его участие.
Глаза привыкли к утреннему солнцу, и лицо доброго самаритянина проявилось в тени. Оно было очень русским, очень своим, так органично вписывающимся в пейзаж храма, что Ире показалось, будто на молодом человеке надето облачение священника. Нет, она ошиблась. Это просто расстегнутое темное пальто.
Ира встала со скамьи и направилась снова в сторону церкви. Незнакомец последовал за ней. Больше вопросов он не задавал.
После службы Ира поехала на кладбище, а вернувшись домой, принялась готовиться к завтрашним урокам.
День за днем идет жизнь. В раннем детстве, когда остается три дня до Нового года и ждешь обещанных подарков, время движется так медленно! В школе каникулы летят быстро, а четверти тянутся по полжизни каждая. В институте, когда ты уже понимаешь счет времени и даже способен его оценить, время очень коварно! Лекции длинные, семинары (особенно, если ни фига не готов), бесконечные. Кажется, что сможешь по памяти нарисовать вид окон напротив аудитории. Но, семестр неотвратимо, со скоростью курьерского поезда, приближается к экзаменам. «Где были мои мозги?» — думаешь ты накануне экзамена! Но все проходит, пройдет и это.
Ире казалось, что по-настоящему время завертелось только с выходом на работу. Теперь не тянулось ничто. Все летело в Тартарары, все песком просыпалось сквозь пальцы! Двадцать пять лет, двадцать семь, тридцать, тридцать два! Что завтра? Ах, какая разница! Пройдет и это!
Вот пролетела неделя после годовщины смерти Виталия! Когда? Неизвестно!
Работу свою Ира любила. Просто ей нравилась история, как предмет в школе, как наука, как пласты времени, которые можно ворочать и изучать. У нее была склонность к познанию, любопытство ученого, дар аналитика. Жаль, что не пошла в аспирантуру, — говорили о ней ее преподаватели. Был бы толк, — вторили подруги. Но обстоятельства воспротивились продолжению обучения Иры Китаевой. Когда не стало папы и дяди Саши, а мама превратилась в маленькое беспомощное тело под толстым клетчатым пледом, пришлось позаботиться о заработке. Какая уж тут аспирантура! К тому же, защита денег стоила, и немалых, а где их взять?
Но Ире нравилась не только наука. Еще больше радовалась она ежедневной возможности заражать своим интересом детей. Зря говорят, что дети теперь интересуются только компьютерными играми и телевизором. Нет, они, конечно, другие, не такие, какими были мы, но разве это не нормально? Разве наши родители в детстве были такими же, какими были в детстве их родители?
Вот и в каждом классе, где ведет историю Ирина Геннадьевна Китаева, есть несколько пар сияющих глаз, для которых не жаль ни сил, ни времени. Ирина всегда ориентировалась в подготовке к уроку на эти чистые глаза, мысленно говорила с ними, выискивала самые интересные факты, придумывала настоящие детективные истории на сюжет урока. Вообще-то Ирина Геннадьевна слыла в школе сухарем. Ей были свойственны сдержанная манера поведения, скупые жесты, редкая улыбка и редкий, но хлесткий сарказм. Кое-кто из учеников, а иногда и из коллег, недолюбливал Китаеву, но те, кто сходился с ней поближе, найдя общий интерес, очаровывались глубиной ее личности. За скупостью внешних проявлений таились горячность, преданность, вера и... любовь. Но о последнем мало кто догадывался.
В будние дни, какой бы истовой христианкой ни была Ирина, она в церковь не ходила. Просто некогда! Но пришло новенькое весеннее воскресенье, и она пошла в храм. Ира держала Великий пост, ей это было нетрудно. В сущности, она почти держала пост и весь год, ведь особенно баловаться гастрономическими изысками ей не позволяли скромные учительские средства.
Иногда Ира тяготилась своей бедностью. Ей приходилось тяжелее, чем остальным, ведь она была совсем одна. В семье легче! Зарплата одного, пенсия другого, подработка третьего. У кого-то из родственников — огород за городом, а кто-то из них разводит в домашнем хозяйстве кур. Так и выживают! Все вместе, в складчину, делают крупные покупки, все вместе потом экономят. Да еще и посмеются вместе над своими неурядицами вечером, за ужином. Ире же зачастую и поговорить было не с кем.
Из родных остались две тетки со стороны отца, но Ира с ними не общалась. Тетки жили материально очень хорошо: у одной муж был владельцем строительной фирмы, а сын другой процветал, работая в банке. Раньше, когда отец и мама водили Ирочку к родным в гости, у девочки всегда оставалось ощущение, что физическая неполноценность ее родителей режет теткам глаз. Что милые дамы и их семьи стесняются перед другими гостями горба Лиды и уродливой фигуры Гены.
Ира злилась на теток за это, и однажды произошел скандал: пятнадцатилетняя девочка назвала одну из мадонн дурой. За что-то, чего уже не помнила и сама. Тетка стала орать на брата, что, мол, вырастил урод свою доченьку сучонкой неблагодарной! Ира увидела мамины слезы, и только эти капельки, затуманившие светлые очи, удержали ее от дальнейших высказываний в адрес мерзкой бабы.
Папа потом все корил Иришку, все поучал: тетя Тася — богатая, если что случится, ее надо будет просить о помощи! «Если что» случилось очень скоро, но Ира не попросила теток ни о чем.
Так и жила. После того, как все любимые и близкие люди, один за другим, покинули Иру, в ее душе поселилась пустая чернота. Может, несколько месяцев, а, может, и год ни одно-единое радостное чувство не шевельнулось в ее груди. Но однажды утром она встала пораньше, оделась и пошла в церковь, построенную ее родным дядей. Вот так, без особого, заранее продуманного решения, подчиняясь мимолетному порыву, навеянному сном или давней недодуманной мыслью, Ира пришла к Богу. Это было сродни буддистскому «озарению», она стала просветленной потому, что пришло просветление.
Раньше, в институте, и позже, Ира очень интересовалась религией. Особенно ей нравилось православие — простотой, ненавязчивостью, сочувственным прощением грешника. Ей нравилась история русской церкви, где никто никого не жег на кострах, где не создавалось империй, подобных Ватикану, где благодатью не торговали цинично и нагло, как в католичестве тайно ценившем сребреники почти так же, как и само распятие. Кстати, даже самый главный атрибут культа — крест православный, казался Ире гуманнее бесконечных благостно-жестоких изображений распятого, умирающего человека. Она считала, что неизбежно будет проявляться жестокость и непримиримость в людях, постоянно созерцающих окровавленный полутруп. Просто привыкаешь к понятию муки, оно не кажется тебе слишком ужасным, значит доставить боль и страдание другому уже ничего не стоит!