Я нарисую симфонию неба
Шрифт:
– Какого черта! А где пять запасных? – он вылупился на мигающий красным светом экран. – Я с места не сдвинусь, пока твои глюки не закончатся! – прислонился к холодной стене, но она провалилась, и Стас полетел вниз.
Удар. Вспышка боли в затылке. Дальше – беспамятство.
Стас разлепил глаза. Темно. Голова раскалывалась. Во рту привкус какой-то гадости. Нащупал на полу телефон.
«Половина седьмого, – включил фонарик, посветил по сторонам и с облегчением вздохнул: – Кабинет Вадика», – с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел в туалет.
«На кого похож этот чудик в зеркале?» – провел рукой по небритому подбородку. Оттянув нижнее веко, взглянул на покрасневшую склеру с пучками порвавшихся капилляров. Открыл кран и подставил голову под холодную воду. Кожу обожгло. Переключил на душ и залез в кабинку. Так-то лучше. Мозги моментально прояснились. Вчерашний день, наконец, приобрел очертания, а туман выветрился полностью.
Чайник надрывно свистел. Стас сидел на стуле, положив руки на подоконник, и смотрел в одну точку. Солнце, озираясь на хмурые спящие деревья, потихоньку выкатилось на небо, осторожно раздвигая смурные белесые облака несмелыми лучами. Озеро, то там, то тут вспыхивая желтыми пятнами, меняло серую снежную шубу с коротким ворсом на роскошную, сверкающую. Рыбаки у вырубленных лунок казались игрушечными.
Стас ощущал, будто сильная рука сдавила сердце. Зажмурил глаза и явственно увидел то самое лицо. Вчера помог крепкий выдержанный виски – Вадим достал из сейфа, закончив свой длинный монолог об удачной сделке.
Утром, вместо репетиции, Стас помчался в больницу: накануне Егорку увезли с острым крупом. Елена отличилась. Как всегда. Оставила сына на улице во дворе, а сама умотала в чертов салон. Хорошо, что сердобольные мамаши, караулившие на катке своих отпрысков, быстро скорую вызвали: еще немного, и не спасли бы…
В больнице Стас обезумел. Метался, как загнанный зверь. Рвался к сыну. Но строгая медсестра с тяжелым мужским подбородком и нависшими над глазами бровями, приказала сесть и не истерить. Вышел пожилой врач с уставшим лицом и, объяснив, что самое худшее уже позади, велел отправляться восвояси; ребенок в реанимации, до утра уж точно, и смысла мозолить глаза персоналу и надоедать одинаковыми вопросами нет.
Телефон приемного покоя занят. Стас выключил чайник, тот обиженно пискнул и умолк.
«В филармонию надо позвонить».
Мобильный пиликнул. Сообщение. От Вадима.
– Привет, братан! – голос бодр, как всегда. – Ты вчера реально меня напугал.
Стас угрюмо молчал. Что тут скажешь? Когда увидел освещенное фонариками лицо мальчика, ноги подкосились. Думал, с ума сошел: как Егор мог утонуть тут, на озере, когда он в больнице? И кто переодел его в чужую одежду?
В приемном покое, как назло, долго не отвечали. Стас спустил собак на несчастную медсестру с детским заспанным голосом, сообщившую, что «состояние Егора Рахманова без изменений».
– Братан, але, ты живой там? – теперь в интонации Вадима проступила тревога.
– Здесь я, где мне еще быть, – буркнул Стас, – зачем просил перезвонить?
Вадим оживился:
– Там мужик зайдет, Алексом зовут. Пакет передай ему. На полке с документами лежит, в газету завернут. Пусть в журнале за него распишется. Да, будешь уходить, отключи рубильник под лестницей, замок защелкни, а ключ за пожарный щиток закинь – там ниша меленькая есть, увидишь.
– Кофе выпью и к Егору. Мужик когда зайдет?
– Я позвоню, прям щас заскочит. Не пропадай. Держи меня в курсе как сынуля. Ок?
– Спасибо, друг.
Стас пил кофе и вспоминал школу. С Вадимом не разлей вода с первого класса. Везде вместе: на бокс – вдвоем, на каникулы – к его бабке под Самару. В восьмом в одну девчонку втюрились. После дискотеки морду набили друг другу, но в тот же вечер братались на спортивной площадке, скрепляя дружбу бутылкой ситро. И в музыкалку Вадим тоже записался. За компанию. Правда, через полгода отчислили за пропуски и полное отсутствие слуха. Стас-то с подготовкой пришел: у Лины Борисовны и медведь заиграет, даже если не хочет, а способности Стаса она приметила сразу и год, бесплатно, готовила к вступительному экзамену.
«Бог ученичка послал», – восьмидесятилетняя бойкая старушка по кличке «Божий одуван» – так ее окрестили в консерватории еще во времена маминой учебы – не могла нарадоваться на смышленого и одаренного «Стасика».
Мать тоже была довольна: после пропажи отца, скрываясь от бритоголовых братков в черных кожанах, уехали в глухую деревню под Тамбов. Лина Борисовна приняла, как родных. Выделила несколько комнат в своем старинном, похожем на усадьбу, доме. С отдельным входом и палисадником, засаженным кустами жимолости, ягодами которой она лечила артрит супругу.
Мать очень переживала, что сын неучем останется: в Москве-то возможностей больше. Но, испугавшись не за себя, за шестилетнего Стаса, наскоро продала квартиру за полцены риэлтору с подозрительно бегающими глазками, чтобы расплатится с долгами, и, ночью, собрав малочисленный скарб, уехала. От греха подальше.
Об отце они так ничего и не узнали. В лихие девяностые многих находили в реке с ногами, вросшими в бетонную глыбу, или в лесу, с отрезанной головой…
Когда лабораторию в НИИ прикрыли, распустив более пятисот сотрудников на «вольные хлеба», отец продал старенькие жигули и подался в челноки.
«Не горюй, мать, проживем. И не такое бывало. Деды вон, войну прошли, и ничего».
Прожил. Но недолго. И семье не помог, и сам сгинул…
После девятого класса их с Вадимом дорожки разошлись. Стас поступил в музыкальное училище на фортепианное отделение. Вадик, перебиваясь с тройки на двойку, с трудом доплелся до одиннадцатого. Родители пристроили в политехнический, но Вадим, завалив сессию, ушел в армию.
Долгое время не общались и вот случайно пересеклись в баре. Стас зашел обмыть блестящее исполнение своей сюиты для голоса и фортепиано на фестивале молодых композиторов. Певица праздновать отказалась, сославшись на вредное влияние алкоголя и прокуренных помещений на ее контральто, и Стасу, чтоб не пить в одиночку, пришлось взять первого попавшегося скрипача.