Я нарисую симфонию неба
Шрифт:
– Хватит! – в глазах защипало.
Мама сразу поблекла, уголки губ опустились, подбородок задрожал. Она села на кровать и сложила руки в умоляющем жесте:
– Мы ж хотим тебе помочь, – глаза наполнились слезами. – Маме ведь можно рассказать, что случилось, –всхлипнула, окончательно сникнув.
– Я хочу побыть одна.
– Да, да, – поспешно согласилась мама, – ты только допей бульон. – И чуть слышно добавила: – Я потом лекарство принесу.
Альбина исподлобья смотрела, как мама, ссутулив плечи и опустив голову, шла к дверям. Наблюдать за неловкими движениями было мучительно. Она сжала зубы и задержала дыхание. Сердце снова
Мама вышла. Альбина схватила кружку с бульоном, поднесла к губам, но тут же поставила обратно.
«Есть запрещаю. Не заслужила», – с трудом поднялась с кровати и поплелась к окну. Перегнулась через подоконник и представила, как летит вниз, отсчитывая ударами сердца последние секунды своей никчемной жизни. Один прыжок – и конец всему. Выпрямилась, обхватила голову ладонями, пытаясь защититься от назойливых мыслей.
Внезапно накатил приступ смеха.
«Ничтожество! Трусливое ничтожество», – смех перешел в рыдания. Альбина всхлипывала, зубы стучали мелкой дробью. Чем больше расковыривала нутро, тем отчетливее понимала, что не сможет себя не простить.
На смену истерике пришло отупение. Альбина подняла голову и долго смотрела на двор. Стайка голубей суматошно боролась за кусок булки. Очередной сизый счастливец хватал переходящий «трофей» и нещадно трепал его. Сородичи ловили отлетающие корки и жадно склевывали крошки. На скамейке обнималась влюбленная парочка.
«Сидят, целуются…» – Альбина отвернулась: чужое счастье подчеркивало одиночество, и совсем не хотелось радоваться за других. Нахлынуло отвращение ко всему.
Взгляд упал на письменный стол. Деревянная подставка с кисточками всех размеров. Охапка эскизов. Краски. Баночка с маслом. Стопка хлопковых отрезов – заготовки для холстов. Корзина с бумажными салфетками. Любимые разноцветные клячки. 7 Все привычное, родное, спасительное.
7
Ластик-клячка (кляча, уст. снимка) – канцелярская принадлежность для коррекции и осветления угольных и пастельных рисунков, для удаления загрязнений с пленки и кальки.
Альбина схватила раскрытый на чистой странице скетчбук и карандаш. Села на пол у окна, скрестив ноги, и короткими резкими штрихами начала прорисовывать силуэт березы. Устремленные вверх от ствола изломанные зигзаги просили о пощаде, но ветер трепал их из стороны в сторону, и красно-бурым поникшим веточкам ничего другого не оставалось, как смириться.
Закоченела от холода, но вставать не хотелось. Внутри нарастало злорадство. Шальной бесенок в голове подначивал: «От воспаления легких во цвете лет скоропостижно скончалась Альбина Никитина, преступная и подлая личность».
Оторвала карандаш от бумаги и представила свои похороны. Торжествовала вместе с бесенком ровно до тех пор, пока не споткнулась о картину с рыдающей мамой и скорбно вздыхающим отцом. Надавила на карандаш, грифель сломался. Протянула руку к столу и не глядя взяла первое, что нащупала. Хотела провести несколько линий, чтобы придать стволу шероховатость, и вскрикнула. С рисунка на нее смотрело мертвое лицо Симеона. В нос шибанул запах гари. Ладони вспотели, вернулась внутренняя тряска. Отшвырнула блокнот, попыталась встать, но подвели затекшие ноги. Охнув, осела, и заколотила кулаками по полу:
«Дрянь! Какая же я дрянь!»
Двери с шумом распахнулись, и в комнату вбежали родители. Отец кинулся ее поднимать, мама опять запричитала:
– Ну что же ты делаешь?
Альбина посмотрела на них сквозь слезы:
– Что вам… Всем… – голос срывался, – надо от меня? – на негнущихся ногах дошла до кровати.
Отец суетился:
– Давай.
Мама протянула стакан:
– Аля, мы не уйдем, пока ты не примешь лекарство.
Альбина села, выхватила стакан, чуть не пролив содержимое. Короткими поспешными глотками выпила горьковатую жидкость и рухнула лицом в подушку.
В дверь позвонили. Мама пошла открывать. Отец поднял с пола блокнот и внимательно посмотрел на рисунок:
– Очень даже симпатичная березка. И закат.
Альбина вздрогнула:
«Издевается: какой закат, какая березка? Неужели он не видит то ужасное лицо?» – попыталась возразить, но слова застряли в горле.
Забрала скетчбук и начала яростно черкать набросок:
– Закат! – выдергивала листы, рвала и швыряла на пол. – Березка!
Отец беспомощно разводил руками. Из прихожей раздался знакомый голос:
– Алька, ты чего там буянишь?
Голос из той жизни. Жизни до озера. Альбина замерла на секунду, а отец поспешил доложить:
– К нам Ксения заглянула на чаек, – он потер ладони. – Пойдем на кухню?
Альбина криво усмехнулась:
– Сами пейте свой чаек, – отвернулась к стене, – а от меня отстаньте. – И зарылась лицом в подушку.
Альбина очнулась. Все тело ломило. Перевернулась на спину и болезненно поморщилась.
«Я что, спала? – обвела комнату взглядом. – Где мама с папой?»
Привычные вещи стояли на своих местах: письменный стол у окна. У противоположной стены – мольберт с грунтованным холстом на подрамнике. На приоткрытой дверце платяного шкафа висело сметанное по швам платье. Ксюха вызвалась сшить его для студенческой вечеринки.
Альбина встала, подошла к шкафу и коснулась ткани. Рука ощутила приятную гладкость. Шелк темно василькового цвета заказывали через интернет. Переживали, чтобы не подсунули подделку. Спустила на него отложенные к лету деньги. Другая жизнь…
«Какие уж тут платья? Не до вечеринок».
С кухни доносился громкий Ксюхин смех вперемешку с папиными низами. Альбина всегда по-хорошему завидовала раскованности подруги; той ничего не стоило подойти к незнакомому парню и спросить в лоб: «А что вы думаете о моей внешности, сударь?» И с чертовщинкой в глазах наблюдать, как молодой человек, ошарашенный неожиданным вопросом, пытается выкрутиться из неловкой ситуации. Альбина еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, а Ксения томно вздыхала, добивая бедолагу призывным взглядом выпученных карих глаз с нарощенными ресницами. Неизменно рыжий цвет волос и красная помада придавали ей в этой сцене черты женщины-вамп, вышедшей на охоту.