Совсем не тот таинственный художник,Избороздивший Гофмановы сны, —Из той далекой и чужой весныМне чудится смиренный подорожник.Он всюду рос, им город зеленел,Он украшал широкие ступени,И с факелом свободных песнопенийПсихея возвращалась в мой придел.А в глубине четвертого двораПод деревом плясала детвораВ восторге от шарманки одноногой,И била жизнь во все колокола…А бешеная кровь меня к тебе велаСужденной всем, единственной дорогой.18 января 1941, Ленинград
ЛЕНИНГРАД В МАРТЕ 1941 ГОДА
Cadran solaire [44] на Меншиковом доме.Подняв волну, проходит пароход.О, есть ли что на свете мне знакомей,Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!Как щелочка, чернеет переулок.Садятся воробьи на провода.У наизусть затверженных прогулокСоленый привкус – тоже не беда.1941
ПТИЦЫ СМЕРТИ В ЗЕНИТЕ СТОЯТ
44
Солнечные часы (фр.).
Анна Ахматова. Рисунок Тышлера. 1943 г. Ташнент
Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде.
Анна Ахматова, «Коротко о себе»
В блокаде (до 28 сент<ября> 1941) Первый день войны. Первый налет. Щели в саду – Вовка у меня на руках. Литейный вечером. Праздничная толпа. Продают цветы (белые). По улице тянется бесконечная процессия: грузовики и легк<овые> машины. Шоферы без шапок, одеты по-летнему, рядом с каждым – плачущая женщина. Это ленинградский транспорт идет обслуживать финский фронт. Увоз писательских детей. Сбор в… переулке у союза. Страшные глаза неплачущих матерей.
Крупные деньги вывезены из города (ответ в банке).
Моряки с чемоданчиками идут на свои суда. Все писатели уже в военной форме. Похороны «Петра» Раст<релли> и статуй в Летнем <Саду>. Первый пожар. Я – по радио из квартиры М. М. З<ощенко>.
Тревога каждый час. Город «зашивают» – страшные звуки.
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»
Первый налет. Рисунок Вл. П. Муравьева
КЛЯТВА
И та, что сегодня прощается с милым, —Пусть боль свою в силу она переплавит.Мы детям клянемся, клянемся могилам,Что нас покориться никто не заставит!Июль 1941, Ленинград
ПЕРВЫЙ ДАЛЬНОБОЙНЫЙ
В ЛЕНИНГРАДЕ
И в пестрой суете людскойВсе изменилось вдруг.Но это был не городской,Да и не сельский звук.На грома дальнего раскатОн, правда, был похож, как брат,Но в громе влажность естьВысоких свежих облаковИ вожделение лугов —Веселых ливней весть.А этот был, как пекло, сух,И не хотел смятенный слухПоверить – потому,Как расширялся он и рос,Как равнодушно гибель несРебенку моему.После 4 сентября 1941, Ленинград; Январь, Ташкент
* * *
Птицы смерти в зените стоят.Кто идет выручать Ленинград?Не шумите вокруг – он дышит,Он живой еще, он все слышит:Как на влажном балтийском днеСыновья его стонут во сне,Как из недр его вопли: «Хлеба!» —До седьмого доходят неба…Но безжалостна эта твердь.И глядит из всех окон – смерть.28 сентября 1941, Самолет; Октябрь – ноябрь, Ташкент
МУЖЕСТВО
Мы знаем, что ныне лежит на весахИ что совершается ныне.Час мужества пробил на наших часах,И мужество нас не покинет.Не страшно под пулями мертвыми лечь,Не горько остаться без крова, —И мы сохраним тебя, русская речь,Великое русское слово.Свободным и чистым тебя пронесем,И внукам дадим, и от плена спасемНавеки!23 февраля 1942, Ташкент
NOX
СТАТУЯ «НОЧЬ» В ЛЕТНЕМ САДУ
Ноченька!В звездном покрывале,В траурных маках, с бессонной совой.Доченька!Как мы тебя укрывалиСвежей садовой землей.Пусты теперь Дионисовы чаши,Заплаканы взоры любви…Это проходят над городом нашимСтрашные сестры твои.30 мая 1942, Ташкент
* * *
Щели в саду вырыты,Не горят огни.Питерские сироты,Детоньки мои!Под землей не дышится,Боль сверлит висок,Сквозь бомбежку слышитсяДетский голосок.18 апреля 1942
«…И еще один облик Ахматовой – совершенно непохожий на все остальные. Она – в окаянных стенах коммунальной квартиры, где из-за дверей бесцеремонных соседей не умолкая орет патефон, часами нянчит соседских детей, угощает их лакомствами, читает им разные книжки – старшему Вальтера Скотта, младшему „Сказку о золотом петушке“. У них был сердитый отец, нередко избивавший их под пьяную руку. Услышав их отчаянные крики, Анна Андреевна спешила защитить малышей, и это удавалось ей далеко не всегда.
Уже во время войны до нее дошел слух, что один из ее питомцев погиб в ленинградской блокаде. Она посвятила ему эпитафию, которая начинается такими словами:
Постучись кулачком – я открою.Я тебе открывала всегда.
Для него, для этого ребенка, ее дверь была всегда открыта».
Корней Иванович Чуковский, Из воспоминаний об Анне Ахматовой
* * *
Постучись кулачком – я открою.Я тебе открывала всегда.Я теперь за высокой горою,За пустыней, за ветром, за зноем,Но тебя не предам никогда…Твоего я не слышала стона,Хлеба ты у меня не просил.Принеси же мне веточку кленаИли просто травинок зеленых,Как ты прошлой весной приносил.Принеси же мне горсточку чистой,Нашей невской студеной воды,И с головки твоей золотистойЯ кровавые смою следы.23 апреля 1942, Ташкент
Анна Ахматова с Валей Смирновым. Ленинград. 1940 г.
В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолете в Москву.
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»
После недолгого пребывания в Москве Ахматова, по распоряжению Фадеева, была включена в список писателей, эвакуируемых в Чистополь; оттуда переехала через Казань в Ташкент вместе с семьей К.И. Чуковского. Дочь Чуковского Лидия Корнеевна вспоминает: