Я научилась просто, мудро жить

Ахматова Анна Андреевна

ЗАКЛИНАНИЕ

Из тюремных ворот,Из заохтенских болот,Путем нехоженым,Лугом некошеным,Сквозь ночной кордон,Под пасхальный звон,Незваный,Несуженый, —Приди ко мне ужинать.15 апреля 1936

ПОСЛЕДНИЙ ТОСТ

Я пью за разоренный дом,За злую жизнь мою,За одиночество вдвоемИ за тебя я пью, —За ложь меня предавших губ,За мертвый холод глаз,За то, что мир жесток и груб,За то, что Бог не спас.27 июня 1934, Шереметевский Дом

МЫ НИ ЕДИНОГО УДАРА НЕ ОТКЛОНИЛИ ОТ СЕБЯ

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.Я бы так не могла, а то, что случилось,Пусть черные сукна покроют,И пусть унесут фонари…Ночь.

15 марта 53

…Вокруг бушует первый слой рев<олюционной> молодежи, «с законной гордостью» ожидающий великого поэта из своей среды. Гибнет Есенин, начинает гибнуть Маяковский, полузапрещен и обречен Мандельштам, пишет худшее из всего, что он сделал (поэмы), Пастернак, умирает уже забытый Сологуб (1927 г.), уезжают Марина и Ходасевич. Так проходит десять лет. И принявшая опыт этих лет – страха, скуки, пустоты, смертного одиночества – в 1936 я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, кот<орый> чем-то напоминает апокалипсического Бледного Коня или Черного Коня из тогда еще не рожденных стихов…

Возврата к первой манере не может быть. Что лучше, что хуже – судить не мне. 1940 – апогей. Стихи звучали непрерывно, наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь: разные и иногда, наверно, плохие.

Анна Ахматова, Из «Записных книжек»

* * *

Зачем вы отравили водуИ с грязью мой смешали хлеб?Зачем последнюю свободуВы превращаете в вертеп?За то, что я не издеваласьНад горькой гибелью друзей?За то, что я верна осталасьПечальной родине моей?Пусть так. Без палача и плахиПоэту на земле не быть.Нам покаянные рубахи,Нам со свечой идти и выть.1935

С этого стихотворения в творчестве Ахматовой начинается новая суровая эпоха: каждая строка – вызов року и приговор палачам.

* * *

За такую скоморошину,Откровенно говоря,Мне свинцовую горошинуЖдать бы от секретаря.1937

Каждое стихотворение заучивается наизусть, прячется в подвал памяти, а рукописи сжигаются, ведь за каждую, если она станет известна «секретарю», то есть Генеральному секретарю ВКП(б) Иосифу Сталину, автору антисоветских стихов угрожает расстрел («свинцовая горошина»). И тем не менее молчать – молча «выть»! – Анна Ахматова больше не может.

(ИЗ ЗАБЫТОГО)

Ах! – где те острова,Где растет трын-траваГусто…Где Ягода-злодейНе гоняет людейК стенкеИ Алёшка ТолстойНе снимает густойПенки.1930-е годы

Лев Николаевич Гумилев

Впервые Льва Гумилева взяли в 33-м. Но сразу же выпустили. Анна Андреевна на радостях даже позволила себе поездку в Москву. К Осипу Мандельштаму и его жене Надежде Яковлевне на новоселье и словно бы принесла в этот дом беду: в ночь ее приезда в Москву О.Э. Мандельштама арестовали. Позднее Анна Ахматова скажет об этом своем свойстве так: «А я иду – за мной беда…»

13 мая 1934 года… после града телеграмм и телефонных звонков, я приехала к Мандельштамам из Ленинграда… Мы все были тогда такими бедными, что, для того чтобы купить билет обратно, я взяла с собой… статуэтку (работы Данько, мой портрет 1924 г.) для продажи. <…> Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашел «Волка» [35] и показал О. Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увезли в семь утра.

Было совсем светло…

Навестить Надю из мужчин пришел один Перец Маркиш…

Женщин приходило много. Мне запомнилось, что они были красивые и очень нарядные, в свежих весенних платьях: еще не тронутая бедствиями Сима Нарбут [36] , красавица, «пленная турчанка», как мы ее прозвали, – жена Зенкевича; ясноокая, стройная и необыкновенно спокойная Нина Ольшевская [37] . А мы с Надей сидели в мятых вязанках, желтые и одеревеневшие…

В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже… Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появилось в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен.

И в голосе моем после удушьяЗвучит земля – последнее оружье.

Вернувшись от Мандельштамов, я написала стихотворение «Воронеж». Вот его конец:

А в комнате опального поэтаДежурят страх и муза в свой черед,И ночь идет,Которая не ведает рассвета.Анна Ахматова, Из воспоминаний об Осипе Мандельштаме («Листки из дневника»)

35

«… нашел „Волка“ – имеется в виду стихотворение О. Э. Мандельштама 1931 г. „За гремучую доблесть грядущих веков…“, где есть такая крамольная строфа:\\Мне на плечи кидается век-волкодав,\\Но не волк я по крови своей.\\Запихай меня лучше, как шапку в рукав,\\Жаркой шубы сибирских степей.\\Однако искали чекисты не „Волка“, а знаменитую сатиру на Сталина:\\Мы живем под собою не чуя страны,\\Наши речи на десять шагов не слышны,\\А где хватит на полразговорца,\\Там припомнят кремлевского горца.\\Его толстые пальцы, как черви, жирны,\\А слова, как пудовые гири, верны\\Тараканьи смеются глазища,\\И сверкают его голенища…\\1933 г.

36

Сима Нарбут – Серафима Густавовна Нарбут, жена поэта В. И. Нарбута, арестованного в 1936 году. О нем см. в примечании к стихотворению А. Ахматовой «Про стихи Нарбута».

37

Нина Ольшевская, по второму мужу Ардова, – актриса, приятельница Анны Ахматовой, мать известного актера Алексея Баталова; ее квартира в Москве на Б. Ордынке в послевоенные годы станет для Анны Ахматовой вторым домом.

Анна Ахматова. Наталия Данько. Статуэтка, фарфор. (Раскраска Елены Данько). 1923 г.

Эту статуэтку Ахматова продала, чтобы купить билет до Воронежа, куда был сослан Мандельштам.

ВОРОНЕЖ

О. М.

И город весь стоит оледенелый.Как под стеклом деревья, стены, снег.По хрусталям я прохожу несмело.Узорных санок так неверен бег.А над Петром воронежским – вороны,Да тополя, и свод светло-зеленый,Размытый, мутный, в солнечной пыли,И Куликовской битвой веют склоныМогучей, победительной земли.И тополя, как сдвинутые чаши,Над нами сразу зазвенят сильней,Как будто пьют за ликованье нашеНа брачном пире тысячи гостей.А в комнате опального поэтаДежурят страх и Муза в свой черед.И ночь идет,Которая не ведает рассвета.4 марта 1936

БОРИС ПАСТЕРНАК

(Поэт)

Он, сам себя сравнивший с конским глазом,Косится, смотрит, видит, узнает,И вот уже расплавленным алмазомСияют лужи, изнывает лед.В лиловой мгле покоятся задворки,Платформы, бревна, листья, облака.Свист паровоза, хруст арбузной корки,В душистой лайке робкая рука.Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоемИ вдруг притихнет – это значит, онПугливо пробирается по хвоям,Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.И это значит, он считает зернаВ пустых колосьях, это значит, онК плите дарьяльской, проклятой и черной,Опять пришел с каких-то похорон.И снова жжет московская истома,Звенит вдали смертельный бубенец…Кто заблудился в двух шагах от дома,Где снег по пояс и всему конец?За то, что дым сравнил с Лаокооном,Кладбищенский воспел чертополох,За то, что мир наполнил новым звономВ пространстве новом отраженных строф, —Он награжден каким-то вечным детством,Той щедростью и зоркостью светил,И вся земля была его наследством,А он ее со всеми разделил.Январь 1936, Ленинград

* * *

Не прислал ли лебедя за мною,Или лодку, или черный плот? —Он в шестнадцатом году весноюОбещал, что скоро сам придет.Он в шестнадцатом году весноюГоворил, что птицей прилечуЧерез мрак и смерть к его покою,Прикоснусь крылом к его плечу.Мне его еще смеются очиИ теперь, шестнадцатой весной.Что мне делать! Ангел полуночиДо зари беседует со мной.Февраль 1936, Москва (Нащокинский) у Ардовых [38]

38

С семьей Ардовых Анна Андреевна познакомилась, когда они жили еще не на легендарной Ордынке, а в Нащокинском переулке, в одном доме с О. Э. Мандельштамом.

ДАНТЕ

Il mio bel San Giovanni.Dante [39] Он и после смерти не вернулсяВ старую Флоренцию свою.Этот, уходя, не оглянулся,Этому я эту песнь пою.Факел, ночь, последнее объятье,За порогом дикий вопль судьбы.Он из ада ей послал проклятьеИ в раю не мог ее забыть, —Но босой, в рубахе покаянной,Со свечой зажженной не прошелПо своей Флоренции желанной,Вероломной, низкой, долгожданной…17 августа 1936 Разлив

39

Мой прекрасный Сан Джованни. Данте (итал.)