Я не ангел
Шрифт:
Тут я снова вспомнила о салфетке, полученной от Юрия Потемкина. Где же раньше я слышала это слово, написанное неровным острым почерком? Где?! Мне казалось, что стоит только это вспомнить — и клубок тут же начнет распутываться совершенно самостоятельно, мне же останется только наблюдать и делать выводы. Пока же, однако, я не продвинулась ни на сантиметр.
Я нашла в ящике стола фирменную отельную ручку, взяла листок бумаги с отрывного блокнота и принялась писать. «Калимера… калимера…» Это ничего не давало, кроме того, что по-гречески это «доброе утро». Ничем не помогло. Но где, где я могла слышать это?
Прошлое лето, дача в Загорянке, цветущий жасмин, тяжелые ветви свисают прямо на веранду. Мы сидим за завтраком: я, бабушка, Светик и дядя Витя. Только вчера мы проводили в аэропорт маму, уехавшую из России навсегда, и я, хоть и не была особенно близка с ней, все равно еще нахожусь в легком шоке — отъезд застал меня врасплох. Дядя курит, присев на перила, Светик о чем-то разговаривает с бабушкой. Та кутается в белую вязаную шаль, то и дело подносит к губам тонкую фарфоровую чашку с жасминовым чаем, и я чувствую, как меня мутит от навязчивого аромата: и чай, и кусты — многовато сразу.
— Варвара, перестань, — обернувшись ко мне, вдруг произносит бабушка, — ты сидишь с таким лицом, словно кто-то умер.
— Она бросила нас — ты что, не понимаешь? — Меня поражает ее всепрощение.
— Кого? Ты не ребенок, я еще бодра и могу сама себя обслуживать, — спокойно парирует она, — так почему твоя мать должна приносить свою жизнь нам в жертву? Тебе это нужно? Мне — точно нет. Учись не заедать чужой век. Мать еще достаточно молода, чтобы пожить так, как ей хочется.
— Да она всегда так жила! — взрываюсь я. — Делала что хотела, ехала куда хотела, домой возвращалась тоже тогда, когда ей было угодно! Бедный папа, как он это терпел?
— Терпел? — фыркает дядя, легко соскакивает с перил и берет из вазы свежую, еще теплую плюшку с творогом. — Мне кажется, Валерка не напрягался особо. Знал ведь, что женится на актрисе.
— Это что, синоним какой-то? — враждебно спрашиваю я, чувствуя, как во мне борются два чувства — обида на мать и желание защитить ее от любых нападок.
— Ты в кого такая колючая выросла? — Дядя, зажав плюшку в зубах, дотягивается и легко дергает меня за хвост, в который я собрала волосы.
— Отстань! — Я инстинктивно подаюсь назад, толкаю Светика под локоть, и тот проливает чай на бабушкину вышитую накрахмаленную скатерть.
— Все-то ты дергаешься, Варвара, все резкие движения совершаешь, — комментирует дядя, доедая плюшку.
Светик промокает влагу салфетками, бабушка делает вид, что ничего не произошло — ну еще бы, «хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть…» — и далее по Чехову. И тут у дяди звонит телефон, он смотрит на дисплей и спускается с веранды в сад, уходит за кусты жасмина. Я слышу, что говорит он по-французски — этого языка я не понимаю, — но слово «калимера» он произносит четко. Именно тогда я спросила у Светика, что это значит, — мне понравилось звучание, и муж объяснил. Вот как все было, и мне не стало ни на йоту понятнее, как связаны это слово и мои нынешние неприятности. Название фирмы? Скорее всего. Надо попробовать пробить по своим каналам.
Забыв, что вроде как брошена любовником, я кинулась искать мобильный.
— Сак, дорогой, здравствуй! — зачастила я, едва он взял трубку. — Ты мне срочно нужен, разговор не телефонный.
— Варвара, у тебя всегда срочно и не по телефону, — буркнул Алишьян, — хоть раз поинтересовалась бы, в Москве ли я. — У меня внутри все оборвалось: а если он на праздники полетел к родным в Ереван? Вот будет номер…
— И… в Москве ли ты? — осторожно спросила я.
— Нет, я сижу в «Звартонце», в кафе, — мстительно ответил Сак, и я охнула:
— В Ереване?
— Но, на твое счастье, как раз жду посадку на московский рейс.
— Черт бы тебя побрал! — рявкнула я. — Во сколько ты прилетаешь?
— Часов в пять буду. Если встретишь, поговорим по дороге.
— Конечно. Но имей в виду — я на «Смарте».
— Опять эта коробка для булавок! — простонал Сак, ненавидевший мою маленькую машинку всеми фибрами армянской души — для него, представительного и крупного, целой проблемой было устроиться в крохотном салоне.
— Извини, дорогой, чем богаты, — хохотнула я. — Приземлишься — звони.
Итак, заручившись поддержкой Саркиса, я смогу хотя бы примерно понять, что за контора претендует на акции «Снежинки». Будет легче.
Опасаясь, что в номере может, кроме видеокамеры, оказаться еще и прослушка, я запоздало пожалела о совершенном звонке, но потом убедила себя, что вряд ли кто-то успеет так оперативно принять меры по устранению Сака на пути из Еревана в Москву. Однако звонить Тузу решила все-таки с улицы, пока будет греться двигатель машины. Пожалуй, можно уже выезжать — с такими пробками как раз успею к приземлению самолета.
Я вышла из номера, сунула карточку-ключ в карман шубы и направилась к лестнице. Странно, но я почти не встречала здесь постояльцев, хотя они были — иногда мы слышали работающий за стеной телевизор или хлопанье дверей соседних номеров. Пустынное место, хотя вроде и центр города. Вот и сейчас я прошла по пустому коридору и вышла в не менее пустующий холл, где за стойкой скучал мальчик-портье. Ключ я сдавать не стала, приветливо улыбнулась парню и вышла на улицу. Дул ветер, погода портилась, и я испугалась, что вылет Сака могут задержать. Даже погода против меня. Ничего, и с этим справлюсь.
Усевшись в машину, я запустила двигатель и вышла, оставив сумку на сиденье. Номер Туза нашла сразу, он значился у меня как «Анатолий театрал». Он долго не брал трубку, потом ответил радостно, словно только меня и ждал:
— Варюша, как дела?
— Вам честно сказать или соблюсти приличия?
Туз захохотал:
— Люблю конкретных. Давай выкладывай.
Я вкратце обрисовала ситуацию с домработницей, присовокупив исчезновение бухгалтера и два трупа в офисе. Туз слушал, не перебивая, потом изрек: