Я не могу с тобой проститься
Шрифт:
– Нормальная тема! Может, мне у тебя спросить, кого лечить, а кого на помойку выбросить?
– А, сможешь меня выбросить? – какого ответа он ждёт? Честного? Я могла бы ему признаться, что если бы было в моей власти, то уже не одну сотню раз, выбросила бы его, сожгла, разорвала, растоптала и забыла! Но нет у меня такой функции! Лишена! Или она сломалась в процессе борьбы с самой собой. Только не признаюсь! Наоборот, оборачиваюсь и с холодным профессионализмом, на какой только способна, прямо в глаза, прямо ртом отвечаю,
–
Сначала по-быстрому заношу посуду в столовку, девчата крутятся, как белки в колесе, принимая вторую партию едоков, всё оставляю, благодарю и пулей, пока не начались расспросы, что, да как, да все эти намекающие улыбки, будто я - главная зачинщица вчерашнего беспредела.
Потом мчусь навещать вторую свою жертву…
На улице ненадолго сереет день, но так сдувает и метёт, что даже краешка солнца, которым можно полюбоваться в спокойную погоду, не видно.
Я питаю тайную надежду, что Никитос спит, думаю, загляну к нему потихоньку, убедиться, что он в порядке, и уйду. Потому что не нужен он мне совсем, где-то глубоко в душе, я об этом догадывалась сразу, но не каждому же любовь до гроба даётся, что ж теперь в монастырь, что ли? Тогда и монастырей-то на всех не хватит.
Но теперь, после Стрельцовских нежностей, после правды самой себе, обманывать хорошего человека не хочется…
Зря надеялась, Красавчик ждал. Как только сунула нос в незапертую дверь их с соседом вагончика, сразу подорвался навстречу.
– Лежи, лежи, - останавливаю, - тебе постельный режим прописан. Вдруг ещё и сотрясение. Не тошнит? Голова не кружится? – подхожу и присаживаюсь на краешек кровати. Смотрю у него телефон в одеяле завалился, а там тетрис включён, - Никита, ты с ума сошёл? У тебя травма головы! Бросай все эти мелкие игры, нельзя напрягать зрение!
А он смеётся дуралей, ему нипочём,
– Мне всё можно напрягать! Не тошнит и не кружится! – потом передумывает, - нет, вру! Кружится!
– Ну вот! – всё-таки сотрясение мозга!
– От тебя, Ин! Ты кружишь мою голову! Только ты! – короче, у него там точно в башке что-то стряхнулось, раньше хоть намёки были, а теперь лепит всё напропалую! И что с ним делать?
Надо рубить концы, реально понимаю, что ничего не выйдет! Если бы Стрельцов не приехал на эту чёртову вахту, то может быть и вышло бы, а теперь осознаю с прозрачной ясностью, что ничего, никогда и не с кем не получится! Иногда кажется, что этот гад всё понимает и смеётся над моими жалкими потугами изображать счастливую независимость. Надо наконец разуть глаза и назвать вещи своими именами: Игорь Стрельцов – мой пожизненный приговор.
Вот есть же люди, у которых за жизнь
Но как объяснить Никите? Как обидеть вот этого доброго большого медведя? Он сейчас с сине-чёрными кругами вокруг глаз и невероятно раздувшимся носом и впрямь напоминает большую панду. А она занесена в Красную книгу! Её надо беречь и охранять, а я вот возьму и убью наповал! И я беру тайм-аут: пусть сначала поправится, а потом, когда будет в форме и сможет легко держать удар, я ударю. Не хочу, но придётся.
– Давай-ка не скачи! – отвлекаю, - температуру померяем, может, это всё-таки от неё головокружение, а не от меня, - ставлю ему градусник, оттянув ворот футболки, чтобы попасть подмышку. Но и так вижу, что он настолько крепок и здоров изначально, что уже идёт на поправку.
Мы болтаем о том, о сём. Никита рассказывает, как Наталья притащила ему двойной обед, и он всё съел, потому что никакая болезнь не сможет отнять у него аппетит, тем более, если на первое его любимый борщ! Я слушаю, и мне это всё не нравится. Вернее, не так! Я сравниваю, насколько непохожи эти двое, и насколько правильно и естественно то, как Игорь отказывался есть, потому что ему плохо, потому что он чувствует всё по-человечески, а этот жизнерадостный, крепкий неубиваемый чурбан меня уже бесит!
В довершение всего, когда он возвращает термометр, в мои чуткие ноздри ударяет запах пота, и становится тошно! Я раньше не замечала, от Красавчика всегда пахло мылом и свежестью, или чем-то техническим, связанным с работой, но сегодня ему никак не помыться, и вот меня передёрнуло.
– Тридцать семь и два, однако, - всматриваюсь в шкалу, заодно делая серьёзнейшее лицо, - спать, только спать! – на самом деле, у него тридцать шесть и семь, но надо же как-то осадить его хотя бы на пару-тройку дней, - у тебя нос болит?
– Болит, - он сводит к переносице оба глаза, силясь разглядеть свою травму, чем вообще меня пугает!
– Прекрати так делать! Мы не знаем, что у тебя там внутри, ещё останешься косоглазым на всю жизнь! Вот, - выдаю ему пару таблеток сильного анальгетика и баночку с антибиотиком, я же не хочу, чтобы у него серьёзный бронхит разыгрался, хотя с таким запасом прочности, думаю, он бы и его победил без таблеток, - из баночки пей два раза в день, а обезболивающее прими сейчас, вторую оставлю на ночь, потому что таково свойство человеческого организма: всё плохое случается к ночи.