Я – ничтожество
Шрифт:
Позже, когда ему показалось, что подходящий момент настал, он ей сказал:
– Мэри, я хочу сына.
– Да, Дэвид.
Она в точности выполнила его приказ. Без промахов и ошибок. Не навязывала ему какой-нибудь толстой плаксивой дочки. Сын, восьми фунтов веса, назван был впоследствии Ридом. Корман сам ему выбрал имя.
Тень легла на его крупные черты, когда он сообщил:
– Почти наверняка это означает войну.
– Неужели, Дэвид?
Голос ее даже не дрогнул. Выцветшее округлое лицо было лишено выражения, глаза были полны монашеского
В который раз он задумался: а вдруг она ненавидит его – той лютой, неукротимой ненавистью, которую надо любой ценой удерживать под контролем. Он никогда не мог с уверенностью сказать, что скрывается за этой маской напротив. Лишь в одном он был уверен: она боится его – с первого дня боится.
Все боялись его. Без исключения. Те, кто не испытывал страха сразу, заражались им постепенно. Он добивался этого – не мытьем, так катаньем. Это хорошо, если тебя боятся. Превосходная замена всех прочих эмоций.
В детстве он боялся отца – долго и мучительно. И матери. А их обоих – настолько сильно, что их уход принес ему несказанное облегчение. Теперь была его очередь. Это тоже закон природы, ясный и логически оправданный. Что наследовало одно поколение, должно быть передано следующему. Что не годится для жизни, не передается по наследству.
Справедливость.
– Разведывательный корабль Рида вошел в состав эскадры.
– Я знаю, Дэвид.
Его брови приподнялись:
– Откуда ты знаешь?
– Я получила от него письмо час назад. – Она передала ему конверт.
Он не торопился развернуть лист плотной бумаги. Корман знал, очень хорошо знал, какими будут два первых слова. Раскрыл письмо, увидел, что оно вверх ногами, взял нормально, прочел: «Дорогая мама…»
Это была месть.
«Мэри, я хочу сына».
Вот она и дала ему сына – чтобы потом отнять. Теперь были письма, примерно два в неделю или одно за два месяца, в зависимости от дислокации корабля и расстояния между ними и сыном. И всегда они были написаны как бы для них обоих, и всегда содержали формальные признания в любви и сыновней привязанности к обоим, надежду, что оба родителя чувствуют себя хорошо. Но всегда начинались со слов:
«Дорогая мама».
И никогда:
«Дорогой отец».
Месть!
Час «Ч» настал и прошел. Морсэну лихорадило. Никто не знал, что происходит там, далеко в космосе, даже Корман. Причиной было громадное расстояние: лазерные сигналы с эскадры приходили с задержкой в несколько часов.
Первое донесение легло Корману на стол, когда он уже извелся от ожидания. В нем сообщалось, что лэнийцы ответили протестом и при этом взывали к доводам рассудка. В соответствии с инструкциями командующий эскадрой отверг подобный ответ как неудовлетворительный. Штурм начался.
– Они взывают к рассудку, – прорычал Корман. – Хотят сделать нас слабыми. Жизнь не для мягкотелых. – Он зыркнул глазами по сторонам. – Не так ли?
– Так точно, сэр, – с готовностью подтвердил посыльный.
– Передайте Бэтерсту – немедленно транслировать запись в эфир.
– Да, сэр.
Как только курьер отбыл, он включил миниатюрный приемник и стал ждать. Передача началась через 10 минут: длинная, напыщенная речь, которую он записал более месяца назад. В ней обкатывались две темы: справедливость и сила, особенно сила.
Законные поводы к войне были разъяснены в деталях, жестко, без гнева. Это намеренное отсутствие в речи негодования имело глубокий смысл: война предлагалась как единственный способ выхода из создавшейся ситуации. Сильный должен управлять своими эмоциями.
Что касается причин, то сейчас он прислушивался к ним со скукой. Сильный знает, что у войны причина одна. Все прочие, что записаны в книгах по истории, яйца выеденного не стоят. Они всего лишь благовидные поводы. Коренная же причина войны, которая не менялась с тех давних пор, когда в джунглях встретились две обезьяны и захотели один банан, – это сама война.
Конечно, радиозапись не предусматривала столь прямого и откровенного изложения вопроса. Слабый желудок требует жидкой пищи. Кровавая отбивная исключительно для сильных натур.
Так гигантская антенна всемирной связи действовала в соответствии с диетическими потребностями народных масс.
Когда передача закончилась – естественно, на жизнеутверждающей ноте о превосходящей силе Морсэны и ее тесных отношениях с Богом, – Корман откинулся в кресле и еще раз все хорошенько обдумал. Вопрос о бомбардировке Лэни из верхних слоев атмосферы до полной капитуляции не стоял. Все города накрыты куполами-бомбоубежищами. Даже если они распахнут их настежь, он не отдаст приказ о разрушении городов. Это пустая победа – завоевать несколько курганов мусора.
Хватит с него напрасных побед. Взгляд его инстинктивно бегал по книжной полке, где стояла фотография, которую он редко когда замечал, а если и замечал, то не удостаивал пристального внимания. Много лет она стояла на одном месте, как бесполезный сувенир-безделушка, вроде чернильницы или батареи парового отопления, только еще более бесполезная.
Теперь она была не похожа на свой портрет. Вообще-то она не была похожа на него и тогда. Она внушала ему страх и послушание, пока он не осознал страх как основную и первостепенную жизненную потребность. Тогда он еще ни о чем особенно не мечтал. Насколько он себя помнил, с раннего детства он ничего не ждал от будущего. И не ждал ни от кого из людей, никогда.
И вот, в который раз за сегодня, он вспомнил о Лэни. Месторасположение этого мира и характер его защитных сооружений определяли способ завоевания. Отбитые космодромы должны постоянно пополняться войсками, оружием и вспомогательными службами. Оттуда военные силы Морсэны должны продолжать экспансию планеты и шаг за шагом распространяться на всю незащищенную территорию, пока наконец города под защитой сверхпрочных убежищ не останутся в полной изоляции. Тогда они могут отсиживаться под своими куполами, пока не умрет от голода последний защитник.