Я – ничтожество
Шрифт:
– Ты думаешь? – Взяв письмо, он подержал конверт, не сводя с нее вопросительного взора. – Чем же эта заурядная депеша может привлечь мое внимание? Или она чем-то отличается от других? Я знаю заранее, что письмо адресовано тебе. Не мне. Тебе. Рид ни разу в жизни не написал письма специально для меня.
– Он пишет нам обоим.
– Тогда почему он не начнет словами: «Дорогие папа и мама»?
– Вероятно, ему просто не приходило в голову, что это тебя задевает. И потом, это просто громоздко: «Дорогие папа и мама».
– Че-пу-ха!
– Ты мог бы просто просмотреть его, чем спорить, не читая. Все равно узнаешь, раньше или позже.
Последнее
«Лучше расскажу тебе, как я стал добровольным рабом лэнийской девочки. Я откопал ее в том малом, что осталось от деревни Блу Лейк, которая здорово пострадала от ударов наших тяжелых бомбардировщиков. Она была совершенно одинока и, насколько мне удалось обнаружить, оказалась единственной выжившей. Мама, у нее нет никого. Посылаю ее домой на госпитальном корабле „Иштар“. Капитан упирается, но он не посмеет отказать Корману. Пожалуйста, примите ее, ради меня, и позаботьтесь о ней до моего возвращения».
Бросив письмо на стол, он длинно и энергично выругался, закончив словом:
– …Недоносок!
Ничего не сказав, Мэри села, не сводя с него взора и сложив руки на коленях.
– Весь мир смотрит на него, – бушевал Корман, – как на фигуру общественной значимости и сына своего отца: в нем видят образцового солдата. А он что делает?
Она хранила молчание.
– Становится легкой добычей какой-то расчетливой сучки, которая сообразила сыграть на его сочувствии. Вражеская женщина. Лэнийская потаскушка.
– Должно быть, она симпатичная, – сказала Мэри.
– Нет симпатичных лэнийцев! – Отрезал он голосом, который мало чем отличался от крика. – Или ты совсем потеряла рассудок?
– Нет, Дэвид.
– Тогда к чему это глупое замечание? Одного идиота в семье вполне достаточно. – Он ударил кулаком в ладонь левой руки. – В то время когда антилэнийские настроения на подъеме, воображаю, какой эффект это произведет на общественное мнение, когда станет известно, что мы даем приют какой-то особо заслуженной, видите ли, вражеской иностранке, цацкаемся с какой-то накрашенной и напудренной стервочкой, которая вцепилась когтями в Рида. Представляю, как она начнет хвастать повсюду, одна из побежденных, которые становятся победителями с помощью порции дурмана. Должно быть, Рид тронулся умом.
– Ему двадцать четыре года, – заметила она.
– Что с того? Хочешь сказать, есть какой-то особый возраст, в котором человек имеет право корчить из себя идиота?
– Дэвид, я этого не говорила.
– Ты подразумевала. – Удары кулака в ладонь возобновились с новой силой. – Рид проявил неожиданную слабость. Это у него не от меня.
– Нет, Дэвид, конечно же, не от тебя.
Он уставился на нее, пытаясь сообразить, нет ли скрытого подтекста за ее кротким согласием. Но и это ускользало от него. Его ум был не ее умом. Он не мог думать в ее понятиях. Только в своих.
– Я остановлю это безумие. Если у Рида недостает силы характера, я об этом сам позабочусь. – Отыскав телефон, он заметил, снимая трубку: – Есть же тысячи интеллигентых привлекательных девушек на Морсэне. Если Рид чувствует, что ему надо завести роман, он может сделать это дома.
– Но он не дома, – напомнила Мэри. – Он далеко.
– Всего несколько месяцев. Почти ничего. – Телефон зажужжал, и он рявкнул в трубку: – «Иштар» уже покинул Лэни? – Немного подождав, он положил трубку на место и пробормотал огорченно: – Я бы вышвырнул ее с корабля, но слишком поздно. «Иштар» стартовал вскоре после того, как почтовый корабль привез письмо от Рида. – С видом, который никак нельзя было назвать довольным, он произнес: – Эта девчонка будет здесь завтра. Бесстыжая, наглая стерва. Уже издалека видно, какого поля ягода.
Повернувшись к стоявшим рядом большим, медленно отстукивавшим часам у самой стены, он смотрел на них, как будто «завтра» могло наступить в любой момент. Его ум работал над проблемой, внезапно свалившейся на голову. Спустя некоторое время он заговорил вновь:
– И пусть эта распутница и интриганка не мечтает, что найдет себе комфортабельное прибежище в моем доме, что бы Рид ни думал на ее счет. Я не желаю видеть ее, понятно?
– Понятно, Дэвид.
– Если он ослаб, то я – нет. Как только она прибудет, я устрою ей самый незабываемый прием в ее жизни. К тому времени как я закончу, она будет на седьмом небе от счастья, что вернется назад на Лэни на первом же попутном корабле. Она вылетит пробкой и навсегда забудет дорогу сюда.
Мэри оставалась безмолвна.
– Но я не собираюсь выносить сор из избы при народе. Я не дам ей даже такого удовольствия. Как только встретишь ее в космопорту, немедленно позвони и вези ко мне в офис. Там я с ней разберусь.
– Да, Дэвид.
– И не забудь позвонить мне перед этим. Мне нужно освободить место. Для личной семейной беседы.
– Я запомню, – пообещала она.
Было полчетвертого, когда на следующий день раздался звонок. Он прогнал адмирала флота, двух генералов, и директора внешней разведки, торопливо перелистал самые безотлагательные бумаги, освободил стол и внутренне приготовился к неприятной грядущей задаче.
Вскоре запищал интерком, и голос секретаря известил:
– К вам двое, сэр. Миссис Мэри Корман и мисс Татьяна Хест.
– Впустите.
Он с суровым лицом откинулся в кресле. Татьяна, подумал он. Иностранное имя. Можно представить, что за девица скрывается под этим именем: разряженная грудастая штучка, самоуверенная не по годам и с приценивающимся взглядом. Девчонки такого сорта легко цепляют на крючок молодых впечатлительных оболтусов вроде Рида. И, конечно же, на все 100 процентов уверена, что сумеет обольстить папашку с таким же успехом, кем бы он ни был. Ха, вот тут-то она ошибается.
Дверь открылась, и они безмолвно встали перед ним. Примерно полминуты он не сводил с них пристального взора, и десяток различных выражений сменился на его лице. Наконец он медленно поднялся и обратился к Мэри, откровенно изумленным тоном:
– Ну и где же она?
– Вот, – сообщила Мэри с нескрываемым и необъяснимым удовлетворением, – эта молодая леди.
Он шлепнулся обратно в кресло, глядя недоверчиво на мисс Татьяну Хест. Ее тощие ножки были выставлены до колен. Одежда износилась. Бледное личико, со втянутыми впалыми щеками и пара громадных черных глаз смотрели как будто в пустоту, или же, точнее сказать, взгляд ее был направлен внутрь себя. Одной маленькой бледной рукой она держалась за Мэри, другой обнимала большого, недавно купленного медвежонка, полученного из источника, о происхождении которого он мог догадаться. Лет ей было никак не больше восьми.